Прерывая мои размышления, звонит мобильник. Может, это похититель наконец вышел на связь. За мгновения, которые требуются, чтобы достать телефон из кармана, я решаю согласиться на все требования, что бы там ни говорил Адам. Но это какой-то наплевавший на разницу во времени американский репортер. Он жаждет информации.

— «Вашингтон пост». Я говорю с доктором Джордан?

По крайней мере, он вежлив. Это облегчает задачу. Адам моментально оказывается рядом со мной. Я качаю головой. Нет, это не известия. И не похититель.

— Я хотел бы выразить свое сочувствие в это трудное для вас время, мэм.

— Благодарю. — У меня наворачиваются слезы. Фраза шаблонная, но все равно действует.

— Нельзя ли узнать, как продвигается расследование, чтобы я мог поделиться сведениями с миллионами человек, которые за ним следят?

С миллионами? Я теряюсь, на это и был расчет. Неужели за нашей трагедией уже следят миллионы? Я поднимаю взгляд, почти ожидая увидеть множество лиц, прижатых к стеклу, и вереницы фигур, заполоняющих сад.

Ничуть не смущенный моим молчанием, репортер продолжает:

— Так и есть, множество людей в эту минуту искренне сочувствуют вам, доктор Джордан.

— Окружающие делают все возможное, чтобы помочь нам. Полицейские чрезвычайно добры. — Мой ответ тоже получается шаблонным. — Мы полны надежды.

«Надежда» — неточное слово. Правильнее было бы сказать «ужаса».

— Уже есть какие-то зацепки?

— Мы… я… — Им не стоит сообщать о Саймоне. Пока еще нет. — Пожалуйста, спросите полицию. Спасибо.

Я отключаю мобильник.

В окно влетает мотылек. С бледными крыльями, крупный, как летучая мышь или мелкая птица. Он бесшумно вспархивает под потолок, облетает комнату, с шорохом натыкаясь на стены, и наконец садится на край шторы. Я быстро закрываю окно.

Адам идет проведать девочек. Зоуи оставила на столе миску со сливами. Я придвигаю ее к себе и беру одну, но, едва обхватив ее пальцами и ощутив форму и приятную податливость, роняю. Мне вдруг приходит в голову, что по весу и размерам она точь-в-точь как сердце младенца.

Ботсвана, март 2014 года

Меня будит громкий стук в дверь. Я открываю глаза и вижу тусклый свет раннего утра. Кутаясь в халат, я спешу в коридор, сердце колотится от надежды и страха.

Элизабет опередила меня и уже открыла дверь. Я вхожу в темную гостиную, сразу вижу коренастую фигуру Гудвилла и невольно затягиваю потуже пояс халата. Элизабет раздвигает шторы и исчезает. Я слышу, как на кухне лязгает чайник, поставленный на плиту, затем чиркает спичка.

Во взгляде Гудвилла читается некоторая неприязнь. Несмотря на ранний час, он безукоризненно одет. Мне приходит в голову, что я понятия не имею, как долго ему приходится трястись по ухабистым дорогам, чтобы добраться к нам.

— У нас появился подозреваемый. Один из ваших работников.

Значит, они выяснили, что это Саймон. Мои худшие опасения подтвердились.

— Сейчас мы произведем арест.

— Сейчас? Но…

Саймон с женой, возможно, уже на пути в другую страну. Разве полиция не должна была арестовать их сразу же? За моей спиной в комнату тихо входит Адам.

— Саймона арестуют, — шепчу я.

Гудвилл поднимает взгляд. Он услышал меня, его глаза прищурены.

— Это не связано с Саймоном Катсе. Вчера вечером мы разыскали вашего репетитора и его жену, они будут допрошены позже.

Гудвилл делает паузу, оглядывается на облюбованное им кресло и осторожно опускается в него. Значит, Саймон тоже подозреваемый? Или его допросят только для того, чтобы вычеркнуть из списка? В любом случае полиции следует поспешить.

— Речь о вашем садовнике Джосайе.

— Джосайе?

О кротком, дружелюбном Джосайе?

— Это, наверное, ошибка.

— Почему вы подозреваете его? — спрашивает Адам, расчесывая свои запястья. Его ногти скребут по сухой коже громко, как наждачная бумага по дереву. — Он же мухи не обидит.

Гудвилл вглядывается в разложенные на коленях листы бумаги, словно припоминая, почему заподозрили Джосайю.

— Мы обнаружили отпечатки его пальцев на изъятых у вас клетках.

— Но ведь он смастерил эти клетки. Разумеется, на них повсюду его отпечатки.

Гудвилл сцепил кисти рук и без остановки крутит большими пальцами один вокруг другого, я вижу их мелькание периферическим зрением.

— Это свежие отпечатки, совсем свежие, — говорит он.

— Джосайя недавно кормил животных. С тех пор как Сэма похитили, я не разрешала девочкам выходить из дома без сопровождения.

Адам легко касается ладонью моего плеча.

— Вероятно, есть причины, — тихо говорит он.

Гудвилл кивает. Выражение его лица становится благодушным, но во взгляде, который он бросает в мою сторону, я замечаю что-то еще. Он тяжело поднимается и шагает к двери. Разговор окончен. Мы слышим, как он говорит с Элизабет на кухне, а несколько минут спустя проходит мимо окна. Джосайя идет рядом, за ними следует Элизабет. Как обычно, Джосайя босиком, но без своей шляпы. Его лицо выглядит беззащитным. Мне хочется броситься к нему, закричать, что мы уверены в его невиновности, но Адам удерживает меня за руку и качает головой.

— Все возможно, — говорит он.

Рядом с плотным и крепким Гудвиллом Джосайя выглядит тощим, как скелет. Его, наверное, продержат несколько часов, а то и суток. Схватив из холодильника бутылку воды и хлеб из-под сетчатого колпака на столе, я сбегаю по ступенькам, но машина уже выехала за ворота и вскоре скрывается в клубах пыли. Элизабет возвращается к дому. Она бредет, не замечая ничего вокруг, прямо на меня.

— Мне очень жаль, Элизабет.

Она останавливается, словно ожидая, что я добавлю что-то еще, но головы не поднимает. Мне хочется сказать, что не мы виноваты в этом аресте, но тогда я покривлю душой. Если бы мы не приехали сюда, Джосайя сейчас спокойно занимался бы садом, а его пес, возможно, был бы при нем. И, конечно, Сэм по-прежнему оставался бы с нами. В чистом утреннем свете лицо Элизабет кажется осунувшимся, кожа — увядшей. Она выглядит заметно постаревшей.

— Я опоздала отдать ему это. — Я протягиваю хлеб и воду, Элизабет берет их, медленно взбирается по ступеням крыльца и скрывается в темноте дома. Копано уже обыскивает сарай, где обычно ночует Джосайя. Белая рубашка полицейского мелькает в темном помещении, руки в перчатках творят хаос.

— Пожалуйста, будьте осторожнее!

Если Копано и слышит, то виду не подает. Все ящики маленького комода уже выдвинуты. Мельком я вижу в них тщательно свернутую рубашку и небольшое потрепанное полотенце.