— Джордж, должно быть, сошел с ума — издавать такое, — сказал Руди, когда принес книгу обратно. Они сидели в рекреационном зале, в другом конце которого, у стеклянных дверей, под углом к ним стоял рояль, на котором какая-то девушка играла гаммы, стараясь вложить в свою игру столько чувства, сколько можно вложить в гаммы, не нарушая приличий. Треньканье «музыкального ящика» звучало достаточно далеко и размывалось звуками воскресного утра, доносившимися с террасы, так что не слишком сильно смешивалось с голосом Руди, когда он читал — на своем иностранном английском — небольшие отрывки из книги Николаса, чтобы доказать что-то Джейн. Он делал это, словно торговец тканями, вероятно желающий убедить покупателя приобрести самый лучший из его товаров, но поначалу демонстрирующий образцы низшего качества; он предлагает пощупать ткань, высказать мнение, пожимает плечами и отбрасывает образец в сторону. Джейн была убеждена, что Руди прав в своих суждениях о том, что он ей читает, но в действительности ее гораздо больше интересовало то, что она могла разглядеть в личности Николаса Фаррингдона сквозь мимолетные замечания Руди. Николас оказался единственным презентабельным интеллектуалом из тех, кого она встречала.

— Она ни плохая, ни хорошая, — оценил Руди. Он помотал головой, пока говорил это. — Она — посредственность. Я вспоминаю, он писал это в 1938-м, когда в качестве сексуального партнера имел веснушчатую особу женского пола. Она был анархистка и пацифистка. Слушайте, между прочим… И он прочел вслух:

Джейн думала о веснушчатой подружке Николаса, с которой тот спал, когда писал эту книгу, и почти уже вообразила, что они брали «Субботние записные книжки» с собой в постель.

— А что потом случилось с его девушкой? — спросила Джейн.

— С этим ничего плохого нет, — сказал Руди, имея в виду прочитанный отрывок. — Но это не такая великолепная великая истина, что ему надо, как великий человек, поместить ее на страницу, отдельно, между прочим. Он делает pensées[67], потому что ему слишком лень делать эссе. Послушайте…

Джейн повторила:

— Что случилось с той девушкой?

— Она села в тюрьма за пацифизм, может быть, не знаю. Если бы я был Джордж, я не прикоснусь одним пальцем к этой книге. Слушайте…

«Каждый коммунист хмурит брови, как фашист, каждый фашист улыбается, как коммунист».

— Ха! — произнес Руди.

— А я подумала, что это очень глубокое место, — сказала Джейн, так как это было единственное место, которое ей запомнилось.

— Вот почему он его туда написал, он рассчитывать, эта чертова книга нужно иметь публику, так что он включать маленький кусочек афоризм, очень умный, чтобы девушка, как вы, нравилось слушать, между прочим. Это ничего не значит. Где тут смысл?

Большая часть последних слов Руди прозвучала гораздо громче, чем он того хотел, так как девушка за роялем перестала играть — она решила отдохнуть.

— Тут нет причин так волноваться, — громко сказала Джейн.

Девушка за роялем начала новый набор тренькающих всплесков.

— Мы перейдем в гостиная, — предложил Руди.

— Нет, — возразила Джейн. — Сегодня утром все в гостиной. Нам не отыскать там ни одного укромного уголка. — Ей не особенно хотелось выставлять Руди напоказ перед остальными обитательницами клуба.

Вверх и вниз бегала по ступенькам гамм девушка за роялем. Из окна над рекреационным залом послышалось, как Джоанна, ведущая урок красноречия с кухаркой, мисс Харпер, втиснув его в перерыв перед тем, как ее ученица должна была поместить воскресный окорок в духовку, сказала:

— Послушайте:

— А теперь вы попробуйте. Очень медленно на третьей строке, думайте про грусть о знойном небе, когда будете это произносить.

Дортуарные девицы, высыпавшие на террасу из гостиной, щебетали, словно целая стая диких птиц. Нотки гамм послушно следовали одна за другой.

— Слушайте, — произнес Руди:

— Вы замечаете, — спросил Руди, — что он говорит «сбилось с пути истинного»? В этом причина, что он никакой анархист, между прочим. Они его выгоняют, когда он сказал так, как говорит папский сын. Этот человек — путаница, как он зовет себя анархист: анархист не делает такой разговор про первородный грех, и так дальше. Они разрешают только антисоциальные тенденции, неэтичный поведение, и так дальше. Ник Фаррингдон — диверсант, саботажник, между прочим.

— Вы зовете его — Ник?

— Иногда, в пабах. «Пшеничный сноп» и «Горгулья», так дальше, там он был Ник в те дни. Кроме только, там был парень, уличный торговец, называл его «мистер Фаррингдон», а Николас сказал ему: «Меня „Мистером“ не крестили», но ничего хорошо не вышло. Парень был его друг, между прочим.

— Еще раз! — послышался голос Джоанны.

— Слушайте, — сказал Руди: