— Повторите-ка мне еще раз эту восхитительную фразу про самообладание, которую твердит Селина.

— «Самообладание есть идеальная уравновешенность и невозмутимость тела и души, совершенное спокойствие, каким бы ни был социальный пейзаж. Элегантная одежда, безупречная подтянутость…»

— Ох, Господи, — воскликнула Джейн. — Я так устала выковыривать крошки мяса из картофельной запеканки, копаться в ней вилкой, отделяя кусочки мяса от кусочков картошки… Вы не представляете, каково это — пытаться есть достаточно, чтобы жить, и в то же время избегать жиров и углеводов!

Николас нежно поцеловал Джейн. Он почувствовал, что в этой девушке, видимо, все же есть некая привлекательность, ибо ничто не выдает скрытую привлекательность так явно, как неожиданный выплеск личного страдания у флегматичного существа.

— Мне приходится подкармливать свой мозг, — объяснила Джейн.

Николас сказал, что постарается достать ей пару нейлоновых чулок от американца, с которым он работает. Девушка была без чулок, и на ногах виднелись черные волоски. Он тут же отдал ей шесть купонов на одежду из своей лимитной книжки. Сказал, она может взять его талон на яйцо на следующую неделю. Джейн возразила:

— Вам самому нужно это яйцо, для вашего мозга.

— А я завтракаю в американской столовой, — объяснил он. — Там дают яйца и апельсиновый сок.

Она сказала, что тогда возьмет у него талон на яйцо. В то время по карточкам выдавалось одно яйцо в неделю, это было начало самого тяжелого периода в нормировании продуктов, поскольку теперь надо было снабжать освободившиеся страны. У Николаса в его однокомнатной квартирке была газовая конфорка, на которой он готовил себе ужин, если оставался дома и не забывал про него. Он предложил:

— Вы можете забрать весь мой чай — мне не нужны чайные талоны, я пью кофе. Получаю его от американцев.

Джейн ответила, что будет рада взять его чай. Чай выдавали по карточкам: одну неделю — две унции, другую — три, попеременно. Чай был очень полезен в целях обмена. Джейн почувствовала, что в том, что касается Николаса, ей на самом деле следует встать на сторону автора и каким-то образом втереть очки Джорджу. Николас оказался настоящим художником и человеком с чувствами. А Джордж всего-навсего издатель. Ей надо будет посвятить Николаса в методы Джорджа по выявлению недостатков у авторов.

— Давайте спустимся вниз, — предложил Николас.

Дверь отворилась, и Руди Биттеш, остановившись в проеме, с минуту наблюдал за ними. Руди был всегда трезв.

— Руди! — воскликнула Джейн с необычайным энтузиазмом. Ее радовала возможность продемонстрировать Николасу, что у нее тоже есть знакомые в этой среде. Это был своеобразный способ показать, что она тоже принадлежит к их обществу.

— Так-так, — произнес Руди. — Как ты поделываешь в наши дни, Ник, между прочим?

Николас сообщил, что его одолжили американцам.

Руди рассмеялся, словно циничный дядюшка, и сказал, что он тоже мог бы работать для американцев, если бы захотел распродавать.

— Распродавать — что? — спросил Николас.

— Мою честность работать только для мир, — ответил Руди. — Между прочим, приходите вниз и соединитесь с вечеринка, и забудь про это.

По пути вниз он спросил у Николаса:

— Ты издаешь книгу с «Тровис-Мью»? Я слышу этот новость через Джейн.

Джейн поспешно вмешалась, чтобы он не успел проговориться, что уже видел рукопись:

— Это что-то вроде анархической книги.

— А ты все еще любишь анархизм, между прочим? — спросил Руди у Николаса.

— Но не анархистов в общем и целом, между прочим, — ответил Николас.

— Как он умирать, между прочим? — спросил Руди.

— Его замучили, как говорят, — ответила Джейн.

— В Гаити? Как это?

— Я не очень много знаю, только то, что известно из новостных источников. «Рейтер» утверждает — это было местное восстание. В «Ассошиэйтед ньюз» есть немного, только что пришло… Я подумала про ту рукопись — «Субботние записные книжки».

— Она еще у меня. Если он знаменитый своей смертью, я ее найду. Как он умирать?..

— Я вас не слышу. Связь ужасная…

…

— Я говорю, что не слышу вас, Руди…

— Как он умирать? Какими посредствами?

— Она будет стоить много денег, Руди.

— Я ее найду. Связь очень плохо, между прочим. Вы меня слышите? Как он умирать?

— …хижине…

— Не слышу…

— …в долине…

— Говорите громко.

— …в пальмовой роще… покинутый… это был базарный день, все ушли на базар.

— Я найду ее. Может, есть уже рынок на этот «Субботний книга». Уже сделали культ на него, между прочим?

— Говорят, он пытался препятствовать их предрассудкам, они сейчас избавляются от католических священников.

— Не слышу ни одно слово. Я звоню вам сегодня вечер, Джейн. Встреча позже.

Селина явилась в гостиную в широкополой, с твердыми полями синей шляпе и в туфлях на высокой платформе: говорили, что эта мода, пришедшая из Франции, символизирует Сопротивление. Было позднее воскресное утро. Селина совершила прелестную прогулку по дорожкам Кенсингтонского парка вместе с Грегги.

Селина сняла шляпу и положила ее на диван подле себя.

— Я пригласила на ленч гостя, — сказала она. — Это Феликс.

Феликс, полковник Дж. Феликс Добелл, начальник того отделения американской разведки, которое занимало верхний этаж соседнего с клубом отеля. Он уже успел побывать на одном из клубных танцевальных вечеров и там выбрал для себя Селину.

— А я пригласила на ленч Николаса Фаррингдона, — сообщила Джейн.

— Но он ведь уже был у нас на этой неделе.

— Ну и что? Он опять придет. Я ходила с ним на вечеринку.

— Прекрасно, — сказала Селина. — Он мне нравится.

— Николас сотрудничает с американской разведкой, — сказала Джейн. — Вероятно, он знаком с твоим полковником.

Обнаружилось, что им не приходилось встречаться. Вместе с девушками они получили столик на четверых, и две девицы принялись им прислуживать, принося тарелки с едой из раздаточного окна. Воскресный ленч был самой лучшей трапезой недели. Каждый раз, когда одна из девушек поднималась, чтобы получить и принести очередное блюдо, Феликс Добелл из вежливости привставал с места, затем снова садился. Николас, пока две девицы его обслуживали, спокойно бездельничал, как англичанин, обладающий droits du seigneur[72].