– Мне пора, – наконец шепчу я. – До свидания.

– Ари, – останавливает меня мужчина, и я покорно замираю на месте. – Возвращайся.

Вернуться? Куда? А главное – зачем. Мне все теперь представляется в черном свете. Не припомню такого. Внутри только пустота и растерянность.

Последний раз взглянув на Ноа, сжимаю ремень сумки и решительно выхожу из кабинета.

Я несусь вдоль коридора, наблюдая за плавающим горизонтом.

Храбрость – дар, которым обладают единицы. Принять удар и выстоять очень трудно. Люди падают. Падает каждый. Разница лишь в том, кто поднимается.

Я прохожу мимо девушки за стойкой и почти бегу к выходу. На улице прохладно. Набираю полную грудь воздуха и закрываю глаза.

– Ари? – Это Норин. Я слышу, как хлопают дверцы машины.

– Что случилось? – обеспокоенно интересуется Мэри-Линетт. Они глядят на меня, а я не знаю, что сказать. В горле будто иголки. Во всем моем теле будто иголки, и они торчат из меня, словно пики, кровоточат и горят.

– Ари, что с тобой?

– Что сказал Ноа?

Молчу. Потому что злость мешает мне высказать то, что я действительно чувствую. Все, что я произнесу, будет очередной ложью. Стискиваю зубы. Бежать отсюда. Мне нужно побыть одной.

– Ари! – Мэри идет за мной. – Что происходит? Куда ты?

– Хочу привести в порядок мысли.

– Какие мысли? Что произошло в кабинете Морта?

– Ничего.

– Ари! Постой!

Мэри хватает меня за руку, но я резко выворачиваю ладонь:

– Оставь меня в покое!

– Ари, что ты… – взгляд тетушки мутнеет. Она бы и хотела подойти ближе, но не может. Чувствую укол вины, глядя на то, как глаза тетушки наливаются страхом и отчаянием:

– Прости, я не хотела. Прости, я… – трясу головой, – это случайно.

– Ари, поехали домой, – спокойным голосом просит Норин, делая шажок навстречу. Я вижу, как предательски подрагивают ее тонкие губы, но не шевелюсь. Норин приближается ко мне осторожно, будто к опасному зверю. – Давай приедем домой и все обсудим.

– Нечего обсуждать.

– Ари, садись в машину.

– Нет, – я покачиваю головой. – Простите, пожалуйста. – В горле застревает колючий ком вины и обиды, но я стою на своем. – Я не поеду. Я должна побыть одна.

– Побудешь одна дома.

– Уезжайте.

– Прекрати, – железным голосом отрезает тетя Норин и подается вперед, сжав пальцы. – Не делай этого.

Но я сделаю, я знаю, что смогу, и поэтому не думаю ни о чем. Сдвинув брови и глядя Норин прямо в глаза, шепчу:

– Уезжайте и не ищите меня. – Она замирает, а я повторяю чуть громче: – Уезжайте!

Получается! У меня получается, будто я всю жизнь пользовалась своим даром. Норин не может побороть принуждения, хоть я и вижу, как она старается. И Мэри-Линетт не может. Женщины садятся в машину и уезжают.

Я поступаю некрасиво, неправильно. Но по мне, так жизнь вообще неправильная штука, полная разочарований, боли и тайн. Жизнь ломает, а не люди ломаются. Обстоятельства сносят крышу, а не мы просыпаемся однажды, совсем иначе взглянув на ситуацию. Нас делают наши поступки. Но поступки мы совершаем по определенным причинам, которые зависят от поступков других людей. Все это лишает нас способности отвечать за свои действия, а еще оправдывает, ведь как можно отвечать за то, что ты сделал, если причины кроются не в твоем истинном желании, а в безысходности, в обиде, в невозможности принять правду?

Я шагаю вдоль незнакомых улиц, ощущая в груди пустоту и злобу. Ненавижу все, что меня окружает. Дома, машины, людей.

Мама говорила, я сильная. Зачем она меня обманывала? Если бы она считала меня сильной, то сказала бы правду. Призналась бы, что мой дом, мой отец, моя сестра – все это чужое! Раскрыла бы невероятные секреты и тайны семьи. Объяснила бы, что за порогом нашего дома совсем другая жизнь, и я – другая.

Какой-то мужчина задевает меня плечом с такой силой, что я отлетаю к кирпичной стене. Поднимаю взгляд, изучая серые тучи. Сердце колотится. Пытаясь унять его, глубоко дышу и вдруг замечаю над головой светящуюся вывеску в виде переливающейся алыми огоньками пивной кружки. Мне впервые в жизни хочется напиться. На ватных ногах иду к дверям обветшалого бара.

Внутри темно. В воздухе слоями плавает табачный дым. Пожилой бармен за грязной стойкой неспешно протирает стакан какой-то замызганной тряпкой. В его взгляде читается искреннее недоумение. Наверное, он думает, что такая девчонка забыла в пивном баре?

– Можно вас? – усаживаясь на сломанный стул, произношу я.

– Алкоголь только совершеннолетним, куколка, – нехотя отвечает мужчина.

Его серебристые сальные волосы зачесаны назад, выглядит он тошнотворно.

– Куколка желает выпить, – в моем голосе сквозит металл.

– Может, куколка хочет поразвлечься?

– А может, ты хочешь отрезать свой поганый язык? – змеиным шепоптом призношу я. Взгляд бармена делается мутным. Я ведь действительно могу заставить его сделать все что угодно. Пальцы мужчины застывают в нескольких миллиметрах от ножа. А я отсчитываю секунды: раз, два, три. Сейчас решусь и посмотрю, как он захлебывается собственной кровью.

– Налей ей за мой счет, Тод, – доносится из глубины бара хриплый голос.

Что за наваждение? Трясу головой, пытаясь понять, что я вообще собиралась сейчас натворить. На соседний стул усаживается мужчина с густой копной каштановых волос. Незнакомец потирает заросший подбородок, отпивает виски и переводит на меня лукавый взгляд.

– Не стоило, – шепчу я. Мне становится не по себе.

– Стоило. Определенно. – Мужчина вновь отпивает из рюмки и даже не морщится. Может, там яблочный сок? Я усмехаюсь собственным мыслям. – И что же смешного, девочка, в твоей лихости?

– Лихости? – удивляюсь я.

– Да.

– Не думала, что поход в бар – показатель лихости.

– Нет, – соглашается незнакомец, поднося к губам прозрачную рюмку. – Если ты, конечно, не ведьма. В противном случае, прийти в бар – полное безумие. Тебе так не кажется?

Он допивает виски и со стуком опускает рюмку на барную стойку.

– Что вы сказали? – Его слова ударяют под дых. Откуда он знает? Кажется, пора уносить ноги. Без особого энтузиазма мужчина хватает меня за руку, прежде чем я соскальзываю со стула, и я с такой свирепостью впяливаю в него взгляд, что, по правилам гребаной этой вселенной, он уже должен сгореть заживо. Но нет же. Не горит. – Что вы…

– Трое мужчин за столиком у самого входа, – спокойно говорит он, глядя перед собой. Его пальцы продолжают крепко сжимать мое запястье. – Они пойдут за тобой.