Ульф встал.

– Думаю, нам надо идти.

Блумквист тоже поднялся.

– Она, наверное, сейчас вернется, – сказал молодой человек. – Пойду, посмотрю, как она там.

– Нет, – ответил Ульф. – Я зайду как-нибудь в другой раз. Скажите ей, что я очень прошу прощения.

– Да, – добавил Блумквист. – И я тоже.

И бросил на коллегу Ловисы довольно суровый взгляд.

Они вышли на улицу и молча вернулись к «Саабу». Ульф, заводя мотор, сказал Блумквисту:

– На самом деле это ничего не меняет.

– Ну и фрукт, – проворчал Блумквист.

– Он еще молод, – ответил Ульф. – Дозреет.

Я был в точности таким же, подумал он.

– И что за дурацкие очки, – продолжал Блумквист. – Сидит такой. Довольный собой, – тут он кашлянул. – Ну вот, у меня начинается ларингит, – сказал он. – Так я и знал, что этим дело кончится. Придется принимать алоэ вера. Иммунная система у меня…

– Дайте связкам отдохнуть, – сказал Ульф. – Попробуйте некоторое время не разговаривать.

Блумквист этот совет проигнорировал.

– Но нам удалось подтвердить, что роман у них был.

Ульф был с этим согласен.

– Да. Я бы сказал, сомнений тут не осталось.

У Блумквиста сделался глубокомысленный вид.

– Так что вы собираетесь делать?

– Скажу ей, наверное.

Блумквист покачал головой.

– И зачем только люди сами осложняют себе жизнь – особенно, когда дело доходит до секса?

Ульф вывел «Сааб» на дорогу, раздумывая над ответом на этот вопрос. Со стоявшей за ним мыслью трудно было поспорить. Люди и в самом деле осложняли себе жизнь, и да, значительная часть этих сложностей была связана с сексом; но почему столь многим так трудно бороться с этими сложностями – этого он понять не мог. Может, это была просто слабость – все мы слабы перед лицом темной, анархической силы полового влечения, которая лишает нас воли. Взять хотя бы меня, подумал Ульф. Я влюбляюсь, как и все остальные, но всегда не в тех людей. Мало было ему чувств к Анне, но, когда его время от времени начинало тянуть к другой женщине, она оказывалась в равной степени недоступной.

Теперь, задним числом, он жалел о том, что показал Ловисе ту сережку. Это было мерзкое чувство: теперь ему стало ясно, как сильно он ее унизил. И все же он убедился в том, в чем должен был убедиться; кроме того – напомнил он себе – Ловиса сама вступила в отношения с женатым человеком. Она прекрасно знала, что у него есть жена и дети, и, судя по всему, ей это было все равно. В подобных обстоятельствах не стоило жаловаться, если ее чувства оказались задеты при виде доказательства ее дурного поступка. Ульф старался подавить в себе чувство вины, но это было непросто. Может, он был слишком деликатной натурой, чтобы работать в отделе деликатных расследований, подумалось ему.

Глава двенадцатая. Волки и им подобные

На работу Ульф вернулся около одиннадцати. И оказалось, что в кабинете он был совершенно один: Эрик был на курсах по повышению квалификации, а Анна и Карл уехали вдвоем на межведомственную конференцию. У него на столе лежало несколько папок, наверняка от Эрика, чья работа заключалась в том, что он принимал новые дела, заносил их в систему и клал Ульфу на стол в порядке их срочности. Ульф просмотрел записки, которые Эрик прикрепил к каждой папке: «Необычное нападение – в ухо укушен сотрудник американского посольства; нападавший – член Общества шведско-американской дружбы»; «Кража культурно значимого объекта из университета»; «Набивание камнями ветрового конуса в местном аэропорту». Прочитав последнюю записку, Ульф поднял бровь: Эрик положил папку в самый низ стопки, явно решив, что дело не особенно срочное, но он, скорее всего, просто не понял, насколько это серьезно. Если проделать такое с ветровым конусом, то пилот, идущий на посадку, может неправильно оценить силу ветра. Потенциально это был акт терроризма, а это в глазах Комиссара перевешивало все остальное. Но поверх трех папок лежала сложенная страница из газеты с запиской от руки на полях. Почерк принадлежал Эрику: «Слышал, как ты упоминал Седерстрёма – ты это видел?»

Ульф развернул газету. Большую часть страницы занимала фотография Седерстрёма. Писатель сидел в каком-то баре; на стойке перед ним стоял мартини. Напротив сидел человек с длинной лохматой бородой, который, казалось, спорил о чем-то с героем снимка. Заголовок, набранный крупными буквами, гласил: «Седерстрём. Имидж или реальность?» Ульф принялся читать дальше:

С тех пор, как лет десять назад Нильс Седерстрём, писатель и забулдыга, ворвался на шведскую литературную сцену, он не уставал поражать читателей своими невероятными выходками. Совсем недавно Седерстрём вернулся из поездки в Кению, где, по слухам, его вышвырнули из клуба «Матейга», места съемок легендарной «Счастливой долины». В этом эксклюзивном кабаке Седерстрёму указали на дверь из-за того, что он вел себя чересчур дружелюбно по отношению к жене одного из членов правления, ведущего организатора сафари. Ни он, ни его супруга не оценили поведения знаменитости, что же до Седерстрёма, то он не выказал ни малейших признаков раскаяния. «Осуждаю ли я плохие поступки? – заявил Нильс в интервью местной газете. – Конечно, нет! Ничего плохого в плохих поступках я не вижу!»

Читателей ждут новые шокирующие откровения о том, что на самом деле скрывается за колоритным поведением этого хулигана от литературы. Читайте в следующем номере! Заказывайте газету прямо сейчас!

Ульф перечитал статью, задерживаясь взглядом на особенно экспрессивных выражениях. Что, интересно, это будут за «шокирующие откровения»? Может, автор статьи собирается открыть читателю глаза на ранее неизвестные эпизоды – буйство, пьянство, скандалы? Или это будет нечто совершенно новое? И если да, то что именно? Он задумался. Шокирующие новости о Седерстрёме должны быть чем-то необычным. А чего можно не ожидать от знаменитого хулигана? Хорошего поведения? Это уж точно удивит читателей газеты. В конце концов, вряд ли кого вышвыривали из «Матейги» за хорошее поведение. А может, автор статьи намекал на нечто особенно шокирующее – даже по сравнению с обычной литанией провокаций, которая служила фоновой музыкой в жизни Седерстрёма? Ульф задумался. Наверное, что-нибудь, связанное с сексом, решил он: никак иначе. Все остальное вряд ли могло заслуживать эпитет «шокирующие». Кроме, конечно, политики. А что, если Седерстрём вступил в ряды «Умеренных экстремистов» или даже «Экстремальных центристов» – партии, известной, вопреки своему названию, проявлениями самого крайнего экстремизма? Он немного поразмыслил над этой новой возможностью, но быстро ее отбросил. Нет, это должно быть нечто гораздо более скабрезное: измена, тайный порок либо адюльтер самого низкого пошиба. Именно такие