Вернулся официант с заказанными ими салатами. Оке щедро полил свой салат оливковым маслом, а потом передал бутылочку Ульфу.

– Оливковое масло – моя слабость, – заметил он.

– Это очень хорошо для здоровья, – подхватил Ульф. – Оно помогает от…

Он осекся; говорю в точности, как Блумквист, подумал он. Только не становиться Блумквистом. Только не это.

Ульф сбрызнул свой салат оливковым маслом. Разломил булочку и тоже полил маслом, наблюдая, как белое тесто становится темно-зеленым.

Оке тоже следил за процессом.

– Это исторический момент, – сказал он. – Настоящий водораздел: когда люди перестали мазать хлеб сливочным маслом и начали поливать оливковым. Повод начать новый календарь. «Третий год от о. м. – от оливкового масла».

Ульф рассмеялся.

– Как после Французской революции. Они там тоже начали новый календарь.

– Именно. Вот только это никогда не работает. Люди всегда возвращаются к старой системе летоисчисления, верно?

Ульф в ответ указал, что уже почти никто не использует «от Р.Х.» и «до Р.Х.», и Оке не мог с ним не согласиться. Ульф сделал глоток минералки.

– Астрология, – начал он. – До конца ли вы здесь циничны?

Оке явно удивился.

– С чего это вы обвиняете меня в цинизме?

– Потому что вы пишете обо всем этом мумбо-юмбо… И совершенно очевидно, что вы в это не верите.

Оке поднял бровь.

– Может, это я только так говорю.

Ульф беспомощно развел руками.

– Да как вообще можно верить, что движение небесных тел по орбитам может как-то влиять на наши жизни здесь, внизу?

Оке рассмеялся.

– А вам не приходило в голову, что вы можете ошибаться?

– На этот счет – честно, нет.

– А как же те люди, которые отказывались верить Копернику? – спросил Оке. – Как насчет них? Приходило им в голову, что их взгляды в корне неверны?

Но это же совсем другое, подумал Ульф. Они-то совершенно очевидно были не правы, а он, Ульф – тоже совершенно очевидно – прав. И все же и Оке кое в чем прав, решил он: никогда нельзя до конца быть уверенным, что твои убеждения верны, потому что парадигма, на которой они основываются, может в любой момент оказаться пустышкой, а в этом случае вещи, казавшиеся самоочевидными, вдруг становятся в корне неверными. Да, такое вполне возможно.

– Нет, не приходило, – ответил он.

– Ну, что и требовалось доказать.

– Да, – сказал Ульф. – Вы хотели – вы и доказали. Может, когда-нибудь и окажется, что астрологи все это время были правы, но я лично в этом сомневаюсь. Так что я остаюсь на позиции агностика. Вас это устраивает?

– Абсолютно, – ответил Оке и потянулся за салфеткой. – Скажите-ка мне дату своего рождения.

Ульф поднял на него глаза.

– Нет, я серьезно, – сказал Оке, доставая из кармана ручку и начиная чертить что-то на салфетке. – Я вам по-быстрому сделаю астрологический прогноз.

– Двадцать четвертое августа.

– А время?

Ульф пожал плечами.

– Днем, как мне кажется.

Оке набросал на салфетке несколько слов. Еще там были линии, стрелки. Потом начертил рамку и внутри нее написал какую-то фразу, после чего вручил салфетку Ульфу.

Ульф прочел то, что было написано в рамке: «Будьте очень осторожны. Вы – Дева, но Марс и Венера находятся в опасной оппозиции. Берегите себя».

Ульф поднял на Оке глаза.

– И что это значит?

– То, что там написано, – ответил Оке. – Но если вы так уверены, что астрология – это чепуха, то и это – тоже чепуха, и вам не нужно обращать на это никакого внимания.

Ульф сложил салфетку и сунул в карман.

– Может, мне стоит застраховаться, – с этим он рассмеялся, и напряжение, которое так внезапно сгустилось, вмиг развеялось.

Они доели салат. О Нильсе Седерстрёме разговор больше не заходил, равно как и об астрологии – да и вообще о чем-либо существенном. Они обменялись парой реплик о футболе – о команде, которая не особенно нравилась ни тому, ни другому. Команда в последнее время играла так себе – последний матч стал сплошным унижением – и на короткое мгновение они оба вкусили радостей Schadenfreude [22].

Отобедав, они разошлись, каждый своим путем: Оке – обратно в редакцию, а Ульф – к себе в отдел деликатных расследований. Здесь, у себя на столе, он нашел, среди оставленных Эриком папок, записку от своего непосредственного начальства, где говорилось: «Я просматривал записи, которые ведутся в отделе снабжения, и обнаружил, что вы заказали собачий поводок. По сведениям отдела кадров (собаки – это тоже наши кадры), собак, приписанных к вашему отделу, не имеется. Прошу срочно предоставить объяснения».

Слово «срочно» было зловещим признаком. Оно всплывало время от времени – но не часто – в полицейской служебной корреспонденции и означало, что адресат впал в немилость – либо был весьма к этому близок. Ульф положил локти на стол и обхватил голову руками.

Эрик, который вернулся раньше, чем ожидал Ульф, с тревогой наблюдал за ним с другой стороны комнаты.

– Что, та записка насчет поводка? – спросил он.

– Да, – ответил Ульф.

– Давай его сюда, – сказал Эрик. – Я беру это на себя.

Ульф взглянул на коллегу. Милый Эрик, подумал он; добрый, верный старина Эрик, со своими журналами по рыболовству и бесконечными историями о единоборствах с тем или иным карасем; добрый старина Эрик, который готов нарушить служебные правила, чтобы спасти его, Ульфа, шкуру.

– Что же ты собираешься сделать, Эрик?

– Скажу им, что заказ был сделан по ошибке и что я забыл отослать его обратно. Мне прочитают нотацию, что нужно возвращать ненужные предметы вовремя, но это же не конец света.

Ульф покачал головой.

– Спасибо тебе, но я должен сделать это сам, – он немного помолчал. – Думаю, можно им сказать, что я заказал поводок, потому что собирался задействовать в расследовании Мартина. Да, можно так и сказать.

– Но тогда они могут спросить, что это было за дело, – рассудил Эрик.

– Могут, – согласился Ульф. – Но есть и еще одна причина так не делать. Это будет ложью, а мне как-то неловко лгать. Всегда было неловко.

Эрик посмотрел на него с восхищением.

– Я это знаю, Ульф. Мы все это знаем. Именно поэтому мы все так тебя уважаем.

Ульф смущенно отвернулся.

– Нет, правда, – сказал Эрик.

Ульф улыбнулся ему.

– Я правда очень это ценю, Эрик. Правда.

– Не только я, – добавил Эрик. – Все мы. И Анна тоже.

В комнате повисло молчание. Наконец Ульф сказал:

– Думаешь, она меня уважает?

Эрик взял со стола листок бумаги и принялся складывать самолетик. Ульф давно заметил, что он всегда так делает, когда усиленно над чем-нибудь думает. Потом,