посчитав, что отстали грозные духи от него, вернулись в свои леса и вновь впали на морозе в свою долгую спячку, насытившись монгольской кровью. Ничего не ёкнуло у него в груди.

До темноты оставалось ещё несколько часов.

Нетерпение всех партизан, притаившихся в засаде, достигло высшей точки.

Вдруг несколько всадников справа и слева с воем завертелись на земле. Колонна, не ожидавшая нападения, в ужасе заметалась, не понимая, кто и откуда стреляет. В этот момент раздался грозный посвист богатырский, от которого лес расступается, а добрые кони от страха на колени падают. Не успел он отшуметь, как раздался боевой рёв рязанского отряда: «Бей, руби!» Это сам Евпатий Коловрат напустился с товарищами на татар.

Возникли они, как из снежной пыли, в своих горящих на солнце кольчугах и ринулись на передовые полки вооруженных до зубов татарских всадников, не считаясь с их числом. Червлёные щиты алели густой яркой кровью.

Отряд русских воинов ураганом налетел на монголов и окончательно смял их ряды.

Всех, кто оказался на пути конной русской лавины, просто снесло: коней, всадников, пехоту. Впереди всех, рассыпая удары направо и налево, мчались трое. Глазами они выискивали Батыя. Молодой широкогрудый воин с голубыми глазами бесстрашно врезался в самую гущу монгольского войска, сшибая врагов грудью своего мощного скакуна.

Наконец-то сгоравшие от нетерпения партизаны смогли дать выход долго копившейся у них ненависти. Три сотни монгольских всадников полегли на месте, не успев глазом моргнуть.

— Наддай!.. Наддай! — кричал одноглазый проводник, широко разевая рот. Топор взлетал и опускался над его мокрой, взлохмаченной головой.

Пошла между русскими и татарскими богатырями сеча жаркая. Сражались так, что воздух дрожал и звон от столкновения стоял оглушительный, будто столкнулись две стихии.

Сверкали мечи, сыпались могучие удары, слышались звериные хрипы, падали сражённые люди, дико ржали, вздымаясь на дыбы, озверевшие кони. Грозный вой смешался с неистовыми воплями, а стоны переплелись с проклятиями на разных языках.

Казалось бесконечным могущество русских бойцов, будто бы, даже погибая, они многократно рождаются заново. Ибо смело шёл один русский воин на десяток, а двое на сотню. Такое зрелище не для слабонервных. Видно, не люди это напали, а те духи лесные древние да грозные, и потому не боятся они простого оружия, и нельзя их убить, ибо они итак восстали после смерти.

Никогда татары такого не видывали, никогда с такой силой не сталкивались, и ужас объял их воинство. Оно превратилось в плотную, крутящуюся на месте толпу возбужденных коней и резко визжащих людей.

Неразбериха царила полная, некоторые отряды бросились врассыпную, завывая от ужаса. Страх воинов был неподдельный. Мистика часто обрастает паникой, и она разгоралась. Это было следствие ужаса, испытанного к бесконечным смертям. Испугаешься, когда группа озверевших русских дружинников рвётся на тебя с окровавленными мечами наготове, разрывая всё на своём пути в клочья.

Плотный строй монголов дрогнул, на мгновение расступился и пропустил русских богатырей.

Видя, что дело плохо, что испуганные бойцы его всё быстрее откатываются назад под напором русских богатырей, замыслил Батый взять у них языка. Чтоб увидели все его воины, что напали на них всего лишь люди, пусть и отважные, но всё же живые, в жилах которых течёт тёплая красная кровь, а значит, которых можно убить. Суеверный страх своих недалёких подданных Батый по-прежнему не разделял. И возвестил хан, что тому, кто Евпатия-богатыря или кого-то из его товарищей изловит и к нему приведет, одарит он по-царски. Ничего для героя не пожалеет. Пусть просит всё, что захочет.

Бросились татарские герои исполнять волю ханскую, да только многие из них сами нашли свою смерть от русских острых мечей. Тогда пустились они на хитрость. Видя, что близко подбираться к русским богатырям опасно, попытались они оплести их арканом прочным, свитым из волоса их степных кобылиц. И получилось!

Удалось завоевателям захватить пять человек из войска Коловрата, обессилевших от многочисленных тяжелых ран. Привели их к Батыю, и спросил их попиратель Вселенной: «Какой вы веры, и какой земли, и зачем мне много зла творите?»

Но они, окровавленные и обессиленные, чувства собственного достоинства не теряли и отвечали гордо хану: «Веры мы христианской, слуги великого князя Юрия Ингоревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингоревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу — рать татарскую».

Ни один мускул не дрогнул на жёлтом лице Батыя. Только в щёлках глаз блеснул опасный огонёк.

— Убейте их! — приказал хан. — И убедитесь, что кровь их такая же красная, как у наших батыров! Вонзите в них свои клинки, и вы увидите, что они также смертны!

Десятки сабель вонзились в тела русских воинов, и приняли они свою смерть как и положено героям.

Теперь, когда опомнились татары, численное преимущество стало сказываться.

Монголы уже заметили, что партизан не так уж и много, как им показалось вначале. Теперь они постепенно окружали отряд Евпатия, охватывая кольцом, отрезая от леса и не давая им укрыться в спасительной чаще.

В суете боя молодой синеглазый боец оторвался от своих друзей и дрался в одиночку, круша тяжёлой палицей немытые монгольские головы.

— Хорошая драка, — сказал он весело. В эту самую минуту монгольский сотник привстал на стременах, взмахнул своей кривой саблей и изо всех сил рубанул замешкавшегося юношу по голове. Если тот даже и успел заметить движения, то уклониться ему не хватило времени. Он покачнулся в седле и упал лицом вниз. Испугавшаяся лошадь, потерявшая седока, рванула в галоп и ещё несколько десятков метров волокла за собой бездыханное тело всадника. Потом его нога выскользнула из стремени, и он остался лежать в снегу, а лошадь унеслась прочь.

Дела складывались всё хуже. Оказавшийся за спиной Евпатия монгол торопливо ткнул саблей в левое бедро. Надёжная кольчуга выдержала удар, но это означало, что отряд окружен. Евпатий с трудом заставил коня повернуться и опустил, прикрываясь, щит. Монгол на секунду замешкался, прикидывая, как лучше атаковать, — и этой заминки Евпатию было достаточно, он рубанул зазевавшегося степняка по лицу. Быстротой своих движений он мог поспорить с хищным зверем. Тот со стоном свалился наземь, больше признаков жизни не подавая.

До этого момента все шло точно так, как предвидели, только вот с концом ничего не вышло, осталось просто драться, и если не победить, то хотя бы подороже продать свою жизнь.

Не рассчитал все-таки силы своего удара Евпатий, и завязли его молодцы в монгольских построениях,