– Ты голодна, ты ведь безумно голодна, – пробормотал он. – Я вытащу тебя и дам тебе еды, чудище, сколько захочешь. Я собью этот замок топором. Если ты только признаешь меня господином и будешь отныне всю жизнь свою посвящать моей мысли и делу.

Кровь и мясо манили ее, щекотали ей ноздри. Она подняла на него бледное исхудавшее лицо с горящими глазами и лишь смогла прошипеть: «Открой ее! Открой же клетку!»

Он предлагал ей стать рабыней, она о том слышала и не раз. С подобными ей не раз бедовые люди пытались договориться. Она знала о том, слышала из старых песен, сказаний. Не знала лишь как, не знала зачем. О, она готова стать верной слугой этому доброму человеку, если он только отпустит ее, если снова позволит ей жить Каей-Мартой, лишь Каей-Мартой, не безымянным чудовищем.

– Отпусти, – прошептала она, а большие золотые глаза с тоской на него все смотрели.

Один взмах тяжелого топора, и массивный замок лежит на жестком песке. Да, в Горных домах делали такое оружие, что рубило даже железо. Дверь клетки заскрипела, застонала и отворилась.

Как быстро выбралась она из клетки и расправила наконец тяжелые крылья. Она бросилась к туше оленя и все ела и ела, и так не могла насытиться, пока не остались лишь кости. Длинные когти раздирали добычу, будто сама она ее поймала, как прежде.

Она встала перед ним в своем первом обличии. Ветер слегка колыхал истлевшее от соленого морского воздуха платье. Она молчала. Лишь неловко, точно по-детски оттирала тыльной стороной ладони кровь с подбородка. Значит, она не убьет его даже нечаянно. Не убьет, ни сегодня и никогда. Он умен и знал, какой она будет, когда выйдет из клетки.

Он протянул ей руку и помог сделать вперед пару шажков. Ноги и руки почти не слушались ее.

– Твое имя, – губы были липкими и плохо шевелились. – Назови еще раз твое имя.

– Я Улаф.

– Улаф, – прошептала она. Теперь этот Улаф – ее господин.

И она теперь всего лишь его служанка. Он не ненавидел ее и не боялся. Он, казалось, вообще не видел в ней человека. Для него она была всего лишь чудищем, всего лишь сирином, который за какой-то насмешкой судьбы носил маску хрупкой девицы. Он рассказал ей все. И что он хочет спуститься с гор и потеснить изнеженных жителей из других городов. Как хочет отомстить за презрение, за злость и обиды, которые наносили горцам все ежечасно. Он хотел войны и счастья для себя и для всех Горных домов. Всего же он хотел добиться с ее помощью.

– Ты ведь не знаешь, что тот мальчишка был мне племянником, – с неприкрытым любопытством говорил он. – Слышишь, чудище. Он был мне родным, хоть и в ссоре давно наши семьи. Попробуй, только попробуй меня предать, и я пущу тебе всю кровь до конца, не ограничусь тем, что нужно для вашего глупого колдовства. Радуйся, чудище. Теперь ты будешь служить высокой цели. Мы идем на войну. И волчица из Исолта никак не сможет нас одолеть. Слышала ли ты, пока была человеком, что она подсылала наемных убийц в наши кланы? Будь проклято ее имя. Будь проклято имя грязной лгуньи Марии Серра, Марии-Альберты.

«Когда была человеком».

Она и сейчас человек. Она и сейчас! И никто не сможет то у нее отнять. Но Улаф не слушал ее. Не слушал ее и ветер, завывающий между скалами. Она стояла перед ним, стараясь песком оттереть пятна крови с рук и меж пальцами. Улаф все говорил. И о высокой цели, и об отмщении, которое им суждено совершить, и о заклятьи-желании, которому она должна послужить. Должна уничтожать и манить, лгать без оглядки, это и является тем, кто она есть.

Она плохо слушала его. Только вдыхала всей грудью морской воздух и думала, каково же ей, птице-сирину, быть теперь несвободной, слугой господина, служить его замыслам. Какая-то звериная часть ее натуры стремилась отказаться от этого. Ведь чего проще – разорвать его на куски, даже если он с топором, завладеть лодкой и уплыть туда, где ее бы не знали. Но она чуяла, что нельзя. Видно, прав оказался хитрец. Договор они заключили такой, что ей его не расторгнуть. И служить ей придется верно и преданно.

Он забрал ее в тот же день с того острова. Погрузил в шлюпку, довез потом до корабля. На палубе стояло много людей, по говору – все из Горных домов, но ни одного она не узнала и от радости чуть сильнее забилось сердце в груди. Никого, кто бы знал ее, никого из тех, кто осудил ее на верную гибель. Незнакомые лица смотрели на нее отовсюду. В воздухе повеяло новым путем и новым началом. Судьба давала ей еще один шанс, и Всевышнему только ведомо, был он благим или нет.

Она пробудилась и приподнялась на постели. Уснула она в одежде, так и не раздеваясь. Тонкое платье казалось жарким, пот струился по спине и лицу. Она не любила подобные сны. Не любила то, что напоминало ей так явно о прошлом. Здесь она привыкла уж жить, только до сих пор не осознала явно, кто же такая. Женщины и дети, другие мужчины не знали ее. Они ее не боялись, нет, они любили, не зная, что способна она сотворить и что сотворила на деле. Дети прибегали к ней, требовали сказок, будто была она для них взаправду «сестренкой Каей», будто не было у нее ни острых когтей, не ярости в сердце.

Глотнуть ледяной воды из графина было сейчас очень кстати. Она почувствовала, как медленно холодок пробегает по телу, по рукам, по позвоночнику. Улаф уже давно у себя, поди спит, как боров, сейчас уже глубокая ночь. Он сказал ей околдовать Сольвег, выжать из этой девчонки на сносях всю жизнь и всю силу. Казалось бы, что ей грозит. Чего же проще, желанней для такого чудища, как она. Только вот делать этого она не будет. Не в этот раз и не в следующий. Хватит уж с нее Эберта. Хватит с нее того, что поставит она на колени этого рыцаря. Она думала тогда, еще на острове, что получила свободу, что теперь начнется новая жизнь, да только теперь все равно ей томиться по человеческой жизни, такую тоску из сердца не выгонишь. Дозволено ведь и зверю мечтать в забытьи о солнечном счастье.

Кто-то тихонько постучал по столбу шатра и вошел. Кая поднялась с постели и свесила босые ноги. Между пальцами застряла травинка. Она посмотрела на вошедшего. Что она говорила, что не было на том корабле никого из ее прошлой жизни? Что никого, кто отправил ее на верную гибель? В дверях стоял Сигур и смотрел на нее своим холодным и серым взглядом. Он единственный был тогда на том корабле и в тот день не сказал ей ни единого слова.

– Здравствуй, Сигур, – негромко проронила она и встала. В ее взгляде вспыхнули злые желтые искорки и тут же потухли. – Зачем ты пожаловал?

– Улаф послал. Принести еды. Тебе в человечьем обличии приходится питаться почаще.

«Не в обличии! Не в обличии, я и есть человек!»

Ей хотелось закричать эту ложь и себе, и ему, но смолчала. Он поставил перед ней на столе поднос. На нем был нарезанный сыр, немного ягод и свежая краюха хлеба, еще теплая. Рядом он поставил маленький кувшинчик вина.

– Это тебе. Подкрепись. Надеюсь, ты ничего не имеешь против позднего ужина. Наш предводитель говорит, тебе нужны силы и слишком многое он ставит на тебя.