– Скажи мне его, – попросила Кая; она все старалась спрятаться в его объятиях, точно в доме. – Скажи мне свое настоящее имя.

Тот лишь покачал головой и отстранил ее от себя.

– Не стоит, Кая, тебе ни к чему, – он нахмурился. – Для тебя я Морелла. Для всех я Морелла, служитель Совета. Ты же знаешь, что я лгу, тебе того должно быть достаточно. В отличии от тебя, пичужка, я своих родителей знал, прежде чем их выселили на остров. Мне было шестнадцать, когда за ними пришли, как за тобой, засадили их в клетку. Я долго скитался по городам и поселкам. Однажды я остановился на постоялом дворе, туда заехал юнец. При нем было письмо для Совета. Ты же знаешь, какими разговорчивыми могут быть путники, если предложить им пинту-другую. Стоит ли тебе говорить, что от юнца я избавился.

Кая смотрела на него, даже не дрогнув, водя пальцем по жесткой щетине.

– Вряд ли он выжил, с такими-то ранами, – мужчина пожал плечами и продолжил. – Я взял его письмо. Оно и было на имя Мореллы. И вот я здесь, и Мария-Альберта мне верит. С какой бы радостью я всадил нож ей под ребра, с какой бы радостью разорвал ее белую кожу. Пожалуй, только эта ненависть роднит нас с тобой с Горными домами. Она ненавидит всех чужаков. А потому подсылала убийц и к горцам, и к нам. Ей всегда мало власти.

– Я слышала от жителей, будто она хороша, – ненароком промолвила Кая. – Что она заботится о своих и что город ее процветает.

– Мы не свои, Кая-Марта. И ты это знаешь. Наш долг в другом.

Кая-Марта вздохнула и отстранилась. Она знала, о чем он хочет поведать. Да, Морелла был таким же, как и она, Морелла был сирином, а значит, и спорить с ним было бессмысленно. Околдовывать песнями, сказками, как она, он не умел, это женщины только могли. Но скольких он погубил, Кае хотелось не думать. Он никогда не был в плену, он никогда не знал, каково это – дать слово крови и держать его пуще всей жизни. Он не раз рассказывал ей, в чем этот «долг» состоит.

– Ты все также работаешь на людей, Кая-Марта? – тихо, но веско спросил он, пытаясь заглянуть ей в глаза, которые та всегда отводила. – Все также пресмыкаешься перед теми, кто нас ненавидит и мучает наших друзей?

– Я не могу порвать эту связь, любимый, – с раздражением сказала она. – Не могу, ты ведь знаешь, что слово крови лежит на мне тяжким грузом. Я не знаю, что со мной станется, если я нарушу его. Может, я стану проклятой и несчастной навеки, может, умру, когда закатится солнце – ты этого хочешь?

– Я хочу, чтобы ты стала свободной. Наконец отбросила эти дешевые предрассудки и стала той, кем всегда должна была быть. Ведь ты прекрасна, Кая-Марта, прекрасна, и создана быть королевой в этих сумрачных небесах, как и каждая из нашего рода. Из нашего погибшего рода. А ты, как комнатный пес на веревке. Скажи, разве ты этой жизни хотела? Разве о том ты мечтала? Ты ведь знаешь, о чем я толкую…

О да, она знала. Она знала, и она снова поежилась. Морелла рассказывал ей о том, что творится на острове Серебряных шахт. Она и сама слышала песни их в клетках. Старики рассказывали, что они погибли давно. Сгинули в этих клетках и ничто больше их уже не вернет. Но Кая видела и тени, и песни слышала отголосками. Они живы. И сколько их, она знать толком не знала.

– Ты знаешь, что наш род уцелел, – его шепот был совсем рядом с ее ухом. – Ты знаешь, они там, в горах. Они в клетках, голодные, несчастные. Ждут. Я не завидую тому человеку, который попадется им. Который решит открыть разом все клетки. Всю сотню. Ты же знаешь, что дальше случится…

– Я знаю, что случится, – Кая прикрыла глаза. Она представила, как стая голодных хищников врывается в город. Именно в город, не в лес за дичью. Только месть согревает на тех берегах. Они ворвутся в этот город, а потом на нем камня на камне и то не останется. Не будет ни Исолта, ни Горных домов. Только развалины да растерзанный люд. Кая вспомнила тех детей-несмышленышей, которым рассказывала сказки. Человеческих детей, единственных, которые ни в чем ее не упрекали, и поняла, что больше такого не будет.

– Морелла, ты правда этого хочешь? – прошептала она. – Ты правда хочешь, чтобы они вернулись?

– Они должны вернуться, Кая, – глаза сирина горели лихорадочным суровым огнем. – Они вернутся, и наконец-то будет порядок. Возможно даже ты найдешь себе снова родню.

– У меня была родня, – Кая вспомнила и свою старушку-мать, и приемного отца, который учил ее строгать кораблики из бересты по весне. – Была…

– Они не пощадили тебя и сразу же отправили в заточение, где же их родительская любовь? – Морелла не спорил, он только спрашивал. От этого было хуже всего. – Они оставили тебя одну на пустынном берегу и даже не постарались тебе помочь, отбить от народа, спасти. Это все их вина, не твоя, неужели тебе не хочется мести?

Та молчала. Волосы из растрепанных кос лезли в глаза и на губы.

– Ты убьешь его, Кая.

Она удивленно подняла голову вверх. Когда она перестала понимать что-либо?

– Кого? – прошептала она. – Кого, любимый?

– Своего господина, – ответил тот просто. – Ты убьешь его еще на этой неделе. Растерзаешь его на куски, а потом отправишься со мной на остров Серебряных шахт. У нас много работы.

– А что с рыцарем? – тихо спросила она. – Что мне делать с Эбертом Гальва?

– Ты вольна с ним делать все, что захочешь, – ему это было без надобности. – Выпей его жизнь до конца, раз околдовала его. Это единственное правильное, что ты можешь сделать.

Выпить Эберта без остатка, оставить лишь оболочку того человека, каким он был раньше. Зверь внутри нее желал этого ежечасно, только вот прежняя Кая хотела сбежать от этого, как от огня.

– Ты нужна мне сильной, – продолжал Морелла. – Мне нужна такая помощница, как ты, Кая, понимаешь? Убей Улафа, стань свободной. Ты зверь, прекрасный зверь, сильный, так и будь им. Мы с тобой освободим всю нашу родню. Наконец настанет мир, который так наши родичи ждали. Люди подорвали наше к ним доверие. Любые люди, Кая, понимаешь, любимая, второго шанса они не заслуживают. Почему заслуживают они, если не дали его тебе?

Он наклонился и порывисто поцеловал ее, сжимая в объятиях. Ей было неудобно, немножко больно, но она не отстранилась, только постаралась расслабиться в его руках, будто на мягкой перине. Она любила его. Наверно. Любила и боялась, ей так не хватало любви. Он был тем, что влекло ее тогда, в самый первый полет. Он был силой, страстью, свободой, все, что тогда, в ранней юности, вскружило ей голову тогда над обрывом. Тогда, в деревушке Горных домов, она помнила, что иная и это заставляло ее сердце трепетать от восторга. Он был ее мечтой, и мечта эта стала вдруг из плоти и крови. Она не могла его отпустить. Даже если он пророчил войну. Даже если из-за таких вот желаний она сюда и загремела.

Она спрятала лицо у него на груди и вдохнула запах дыма и железа. Это нисколько ее не успокоило. Напротив, в голове прояснилось и все более явно перед глазами стали вставать картины войны. Он хочет войны, он хочет битвы, он хочет, чтобы она предала всю себя без остатка ради дела, ради борьбы. Улаф ведь тоже хотел воевать. И Улафа она ненавидела.