тебя в кровавое и гнусное дело… И то, что, как уверяет наш «большой Босс» оно «научно обосновано и необходимо», нисколько…

Да, я уже сказал — не меняет его подлой и кровавой сути. Ну, ладно, поправляйся.

Для одного урока и так слишком много всего на твою наивную… — он не договорил, снова сглотнув, и вышел, аккуратно прикрыв дверь за собой.

Она уж было подумала, что осталась одна.

Ан — нет!

Раздался топот босых маленьких — словно ступал ребёнок! — ножек по доскам.

Повернув голову вбок, она заморгала — не поверила вначале своим глазам!

Да это же… Это…

Домовой! Как настоящий!!!

Во всяком случае, очень похож. Нет, не на того банального лысого английского Доби из фильма о Поттере — а нашего, русского, волосатого и зачуханного… Впрочем, и на домовёнка Кузю из мультика существо не походило.

Оправившись от первого удивления, она смогла лучше рассмотреть домового — благо, он к ней подошёл на расстояние вытянутой руки.

Хм-м… А никакой он и не зачуханный — скорее, наоборот, вполне опрятный!

Огромная грива аккуратно расчёсанных на прямой пробор седых волос. Лицо с узкими хитро-татарскими щёлочками глаз — оно кажется поперёк шире, и довольно смуглое. Туловище… Ну, как у ребёнка. Но — ножки и ручки явно покрепче. Усы, борода — тоже седые. А одет — почти как она сама в детстве: заношенные до дыр штаны непонятного фасона и цвета, рубашка, курточка.

Чёрт, да это же её рубашка и штаны: прямо оттуда — из далёкого детства!

— Здравствуй, хозяйка! — голос вполне молодой. Тембр (Да и кое-какие черты лица — только сейчас поняла!) напоминают Гошу Куценко. Дикция прекрасная, чуть рокочущие нотки басов придают солидность. Только интонации… Немного как бы извиняющиеся, — Ты уж прости, что не уберегли тебя! Но это для нас слишком далеко! И давно! Туда мы с нашими домашними средствами не достаём. — И вдруг уже деловым тоном, — Наверное, пить хочешь?

— Да. — в горле и правда пересохло. Наверное от потери жидкости — пота, крови… — А вы — кто?

Он даже вскинул брови к потолку:

— Ну Женя… Тьфу ты — Сэра! Ты же знаешь! Я всю твою жизнь живу под печкой.

— Но… Я никогда вас не видела! — она и правда, не видела его!

— Ой, так уж и не видела… А вспомни-ка: кто тебе сказал, что Машка на соседской яблоне, и сейчас грохнется?!

Точно! Она тогда рванула что было сил через забор — ну, как забор: три жердины в пять рядов! — и успела точь-в-точь к моменту падения!

Машка, оравшая во всю глотку, летела с высоты метров пять, и наверняка сломала бы шею, если бы не подставленные руки!..

Всё равно удар швырнул их обеих на землю, и они понаставили синяков… Но синяки проходят, а вот шея… Её на место не вправишь! Повезло, что успела.

Ох, и отлупила она тогда сестрёнку — не посмотрела, что та маленькая — пять лет! Ну а та, конечно, наябедничала. А мать — сделала выволочку уже ей.

Потом плакала сама.

Но кто же сказал ей?!.. Странно. Кто-то же сказал… Нет — слова словно бы возникли у неё в ушах, но образа сказавшего их почему-то не всплывало… А ведь ей было тогда уже восемь! Неужели…

— Так это вы сказали?

— Да. И давай уже без этих дурацких церемоний — чай, не в Кремле… Переходи на «ты». А зовут меня Евграф Лукич. Можно просто — Евграф. Или — Лукич.

— Хорошо. Очень приятно… Евграф. Лукич. Надо же… Но лицо… Да и вообще — не помню! И как вы — тьфу ты, — ты! — сказал мне про Машку, помню!.. А лица — не помню!

— Хм-м… А оно, пожалуй, и верно… Я тогда из-под печки-то не вылез! Чтобы не отвлекать, стал быть… Ну а сейчас-то: может, есть хочешь? Говори уж — для того и приставлен, чтобы помогать. Хозяйке-то!

Сэра, почувствовав внезапный прилив голода, спустила ноги на пол. Евграф тут же обул на них домашние тапочки.

Боже! Откуда он их выкопал?! Она помнила их чуть не с десяти лет! Растоптанные и стёртые до нельзя, сейчас они были заботливо починены, подошва — заменена, и ногам в них было так тепло, так… Приятно. Словно она — дома, и тут её… любят. А не — терпят.

Она не придумала ничего лучше, как разрыдаться!

Теперь её молча утешали в меру своих сил сразу двое: по ноге похлопывал как-то растерявшийся Евграф Лукич, приговаривавший озабоченно: «ничего-ничего, скоро твоя ручка заживёт, и не будет больше бо-бо!», и Хамви, слетевший к ней на плечо, и тёплым мягким языком грозивший провертеть дополнительную дыру у неё в ухе…

Она невольно хихикнула, и пальчик сам потянулся почесать мягенькое брюшко.

Затем постаралась взять себя в руки. Вытерла слёзы одеялом. Хамви спустила на колени, где он продолжил преданно глядеть ей в глаза, повиливая задней частью спины (так как хвостом до сих пор не обзавёлся), и поминутно поскуливая — ну, ни дать ни взять — щенок!

Евграфу Лукичу она просто пожала руку, сказав:

— Спасибо, Евграф Лукич! И за меня, и за Машку! И за сейчас. Вы с Хамви молодцы… А как вы подружились?

— Да очень просто. Он обнюхал меня, и признал за кровного родственника. — Хамви поглядывавший в это время то на неё, то на Лукича, утвердительно (Вот никогда бы не поверила, что такое возможно, если бы не увидела собственными глазами!) облизался.

— Я так рада. Что вы теперь вдвоём — а то прямо дом боялась оставить… Евграф Лукич, а как вы, ой — ты! — вообще здесь оказался?

— Ну — как!.. Это же ты и перенесла меня сюда! Я, так сказать, вхожу в твои воспоминания детства — а они самые прочные и, как это говорят сейчас, «достоверные»!

— Надо же… Ну замечательно. Я очень рада, что вы… что ты — здесь, и рада наконец познакомиться. Ничего, если я буду кушать за столом? У меня же — только рука?..

— Конечно-конечно, садись. — Лукич мягко, бочком, отодвинулся от ноги, и почти бегом припустил к холодильнику, — Но ничего не таскай! Я сам накрою на стол! Рука-то, конечно, рукой… Но вот потерю крови надо восполнять, так сказать, мясом!

Мяса оказалось предостаточно: и копчёный окорок, и шмат шпика, и даже копчёная индюшка, которую она не помнила, чтобы выдумывала…

Лукич, деловито и очень быстро «настругавший» на стёртой до впадины глубиной в палец, разделочной доске, толстую колбаску на немаленькие ломти, хитро прищурясь, сообщил:

— А