— Спасибо, Евграф Лукич… А вы — почему не…? Составите компанию?

— Хамви вон составит, — летучий бобёр как раз подобрался с постели, и теперь поглядывал с пола на кромку стола. Сэра дала ему один из ломтей индюшки, — А нам не по рангу. Да и не по рациону. Мы… Другим питаемся. Молоком. Лучше всего, конечно, сладким… — он уселся на табурет напротив. Лицо у него уж больно знакомое… Прапрадед? Видала на выцветшей и потрескавшейся от времени фотке на панно с ещё десятками «семейных», что висело над бабкиной кроватью, пока мать не отнесла панно в кладовку…

Где оно куда-то пропало.

— Ну вот и отлично! — она вообразила на стол крынку с парным молоком и сахарницу. Подумав, добавила банку мёда, — Евграф Лукич… Не побрезгуйте! — она удлинила ножки второго табурета, так, чтобы ему удобно было доставать до столешницы.

Он снова усмехнулся в седые усы. Отлил себе в чашку, достал откуда-то из-под пояса почерневшую от патины серебряную ложечку с вензелем, (Ух ты! Это — та самая, что осталась от прапрадеда, а они ну никак не могли найти её все эти годы — хотя твёрдо знали: ложка где-то здесь!) насыпал сахару.

Обстоятельно размешал, и, пригладив усы, стал отхлёбывать маленькими глоточками. Она в это время, чтоб не смущать тем, что невольно пялилась, налегала на домашний хлеб, нарезанный тонкими ломтями, (Вот молодец Лукич — нож тоже явно он наточил!) и окорок, запивая сладким крепким чёрным чаем. Самовар с кипятком монументальностью теперь грозил проломить столешницу — видать, Лукич сделал его побольше, каким помнил. А маленький заварочный чайник наверху теперь оказался полон до краёв — и не вчерашней заваркой, а свежей!

Блин — а, оказывается, здорово она проголодалась: слюна так и выделялась, если можно это так назвать!

Хамви с едой справился первым, но добавки не попросил. Аккуратно зевнул своим «скромным», в пол-морды, ротиком, и, похлопав крыльями, упорхнул на печку, где поёрзал, и прилёг, приоткрывая иногда чёрный глаз на происходящее.

Сэра проводила его довольным взглядом. Сама она уже наелась, и дожёвывала кусок индейки с трудом — почему-то плохо двигались челюсти. Въехали ей в них, что ли? Нет, она не помнила такого…

— Это у тебя от усталости. — прояснил ситуацию Лукич (Неужели и он — читает её мысли?!). — Нет, я мысли не читаю. И сейчас — не читаю. — словно отвечая на её удивлённо расширившиеся глаза и приоткрытый рот, — Просто вид у тебя — растерянный. Ведьма не должна так явно выражать на лице то, что думает, чувствует… Словом — эмоции. Не расшифрует только ленивый! Ну, это так, к слову — а сейчас иди ложись, а я всё тут приберу.

— Спасибо, Лукич… Теперь есть кому позаботиться обо мне… И хозяйстве… Так приятно. — она только надеялась, что он снова не «прочитает» её вновь навернувшиеся слёзы, и залившее грудь странное чувство… Она и сама не сказала бы — что это. Но наверняка что-то домашнее, тёплое и успокаивающее.

— Да ладно, чего уж… — Лукич, похоже, всё же смутился. Почуял. — наше дело стариковское… И тебе спасибо. За молочко. Не баловала нас твоя мама-то… Ну да уж не в молоке дело! А в понятиях! Всё должно быть так… Как ему быть положено!

Ну, ладно — разболтался я чегой-то не на шутку сегодня… Ложись, воительница недоученная! Завтра — отдыхать, спать, набираться сил! А уж послезавтра — снова за учёбу! Тут ведь тебе не то, что школа — усидчивость, да смётка нужны завсегда!

Спокойной ночи! — он доубрал последнюю еду в холодильник, и погасил свет, даже не прикасаясь к выключателю. Она услышала, как он полез под печку, и тихо сказала:

— Спокойной ночи, Лукич! Спокойной ночи, Хамви!..

Утром за окнами стоял туман.

Вот это да! Похоже, здесь всё же бывает смена времён года! Или это она сама навоображала раннюю осень?

Тусклый свет, словно молоко разливался по комнате, делая обычно резкое и контрастное разделение на светлые/тёмные углы почти неощутимым. А здорово.

В-смысле — здорово успокаивает. Так и тянет полежать подольше, понежиться под тёплым одеялом! Но вот позавтракать не помешало бы! Ей нужно… Чтобы рука зажила.

Умываясь под рукомойником, она поняла, что Лукич успел добавить в него кипяточку — вода шла тепловатая, и словно какая-то мягкая… Непривычно, но приятно!

Зубы надраивала тщательней обычного — вчера бессовестно забыла про них! Ай-яй-яй! (Ей так и представилось, как Лукич укоризненно качает головой.)

На столе уже всё оказалось накрыто — чистый рушник, на нём — хлеб, мёд, ветчина и масло. Осталось лишь убрать чистую холщовую тряпицу, накрывавшую все это от мух. Впрочем, мух она «догадалась» оттуда не захватывать. Как и тараканов. И мышей.

Она поискала глазами: Хамви — на месте, а где Лукич?

— Доброе утро, Евграф Лукич! Идёмте завтракать!

— Доброе утро, Сэра! — донёсся сразу же ответ из-под печки, — Благодарствуйте, сегодня — без меня! Мы уж тут, на положенном месте… В соответствии с традициями предков, так сказать… Да и не положено нам зазря-то на глаза показываться! Это уж вчера — я сам отправил эту… миссис Рениллу — чего ей зазря болтаться при тебе, когда я могу и сам… Г-хм!.. А как сегодня рука?

— Отлично, спасибо. Даже не болит. Правда, зарядку, наверное, делать не буду, и мэтр Гриф сегодня не придёт — для него-то я точно «не в форме»! — её смутило, что домовой не вылезет к ней. Но подумав, она решила, что так даже лучше — и для него, не привыкшего к «обществу», и для неё самой: как-то неудобно набивать рот всеми этими вкусностями, когда сотрапезнику можно пить только молоко.

— Ну, приятного аппетита!

— Спасибо, Лукич. Так красиво у меня стол накрыт никогда ещё не был!

— Э-э, чему не научишься за два-то века!.. Даже «сервису»! — оба посмеялись.

Она уселась на табурет, положила как всегда на блюдце на полу толстый шмат для Хамви, и прямо замурлыкала от наслаждения — нежное мясо буквально таяло во рту, а кипяток чая снова оказался обжигающим — как раз как она любила!

После завтрака, когда она уже убрала со стола, и решала — то ли лучше лечь обратно, уже на заправленную кровать, то ли всё же остаться сидеть, раздался стук в дверь: пришла миссис Ренилла. Прищур умных глаз сразу показал, что учительница думает:

— Знаешь что, дорогая, для «серьёзно пострадавшей» ты выглядишь… Неправдоподобно здоровой! Будь я твой участковый терапевт, больничный бы закрыла! — и уже серьёзней. — Болит?

— Н-нет. Не