В углу хижины были навалены ветхие шкуры. Наран кинул поверх них одеяло и велел ложиться спать. Он ляжет позже. Они уснули очень быстро, мать и сын. Такие похожие и такие разные. А он — не мог.

Опасность миновала, можно и нужно было подумать, как действовать дальше. И заглянуть, наконец, в свою собственную душу.

Много лет он считал, что рана его заросла, зарубцевалась, что он полностью здоров. Никто ему не нужен совершенно. И уж точно не вспоминал про Листян, просто запретил себе о ней вспоминать. Не стоила она того — глупенькая легкомысленная девочка, в которой не было ничего, кроме красивого личика и складной фигуры. Но теперь он понимал, что ошибался. В ней была жизнь, свобода, тот самый порывистый степной ветер, что стелет по земле травы и зажимает своими лапами рот и нос. Она была смелая и сильная, и за это он ее когда-то любил.

Потому что она была достойна любви.

А теперь он ее еще и ненавидел. Листян родила ребёнка, его, Нарана, сына, его дар, его продолжение, его наследие. И украла. Двенадцать лет теперь казались пустыми — ведь в них не было этого мальчика, так похожего на отца. Умного и доброго — Листян была прекрасной матерью и вырастила чудесного человека. А Нарану оставалось только скрипеть зубами и молчать. Он, всегда находивший нужные слова, умеющий подобрать ключ к любому человеку, сейчас просто не знал, как сказать Ингвару, чей тот на самом деле сын.

Да и нужно ли ему это?

Насколько Наран успел узнать, Матвей Вольский был славным воином и очень умным управленцем. Человек, который держался на посту князя Лисгорода больше тридцати лет, достоин всяческого уважения. Сына он, по-видимому, любил. Стоит ли рушить весь мир мальчишки?

Листян Наран тоже мог понять, хоть и со скрипом. Совсем ещё девочкой она была, ничего другого ей не оставалось — просто скрыть беременность от жениха. Да и вообще — догадывалась ли она, когда замуж выходила? Только неделя и прошла с той самой ночи. Могут ли женщины узнать так рано? Вон Дженна, жена Баяра, кажется, лишь через месяц могла быть точно уверена в том, что ждёт ребёнка.

И что оставалось делать замужней девушке? Бежать домой к брату? Или избавляться от плода? Или падать на колени перед мужем, совершенно чужим ей человеком? Наверное, ей было страшно. И очень одиноко. Наран все ещё помнил, как Лис выла у него на груди в тюрьме. Такая сильная девочка, и такая слабая внутри! Хотелось ее защищать. И выпороть, выпороть тоже очень хотелось. Одно только ее слово тогда, одна лишь записка — и он бы примчался за ней хоть на край земли, украл бы ее, забрал себе. И никогда не позволил никому ее обидеть.

Он сам был воин и понимал прекрасно, что самые страшные шрамы — внутри, в душе, в разуме. У неё были свои шрамы, значит — она сражалась. И путь свой Листян выбирала сама, хотя знала, что есть тот, кто готов отдать за неё жизнь. И это тоже Нарана злило.

Очень давно он не переживал такой бури эмоций. Всегда сдержанный, закрытый, холодный, несмотря на шуточки свои и расточаемые улыбки, которые были лишь маской, он давно уже разучился по-настоящему чувствовать. Не испытывал ни радости, ни счастья, ни ненависти, ни боли, оставаясь лишь наблюдателем на обочине жизни. А сейчас вдруг на него обрушилась настоящая буря: злость, обида, восхищение и вожделение (глупо было, обманывая себя, утверждать, что лисица эта не привлекает его как женщина), страх и… любовь? Не к ней, конечно, от неё стоило держаться подальше, а к Ингвару, такому понятному и такому непостижимому.

Словно проснулся от долгой спячки прежний двадцатилетний Наран. И это было больно. Очень. Будто бы окоченевшая душа оттаивала, возвращаясь к жизни.

Он не хотел этого, ему это было не нужно.

И даже осознание того, что Листян была теперь ему доступна — стоило только руку протянуть, и она упала бы к нему в ладонь как созревший плод — не приносило ни малейшего удовлетворения. Зачем? Все женщины одинаковые, и она — такая же как все. Одна из многих. Если бы он знал это раньше, двенадцать лет назад, то без труда взял бы ее в свой шатёр. Тогда он ей просто бредил. Теперь же — не нужно. Он просто привезёт ее к брату и уедет снова… куда-нибудь.

Проклятье, отчего же так больно в груди?

***

— Наран, нам пора, — он сначала схватился за саблю, а потом уже узнал и голос, и прикосновение пальцев к щеке. И запах. Снова запах ее волос, ее кожи. Он всегда был очень чувствителен к запахам — то было наследие отца.

Он все же уснул — сидя возле стены, и теперь расплачивался за неудобную позу ломотой в плечах и пояснице. Поднялся, ударяясь головой о низкий потолок, не сдержал гримасу боли.

— Я могу помочь.

— Как?

— Я умею лечить заговорами. Немного, но тебе хватит.

— Помоги, — отказываться он не видел смысла. К тому же очень любопытно было, что она там может.

— Повернись спиной.

Он повернулся, сутулясь. Маленькие горячие ладони легли на спину. Тихий голос зашептал, околдовывая, опутывая голову туманом.

— Ветка расти, вода теки, земля крепись, а боль у Нарана уймись. Одолень-трава, небес синева, силы дари, всю хворь забери.

Смешно и странно, но боль ушла. В теле появилась легкость и сила. Обернулся, сжал ее пальцы в ладони, тихо шепнув:

— Спасибо.

Прекрасно понимал, что делает, и готов был и к вздрогнувшим ресницам, и к покрасневшим скулам.

Соблазнить женщину, которая открыта, не так уж и сложно. Добрые слова, особенные взгляды, осторожные прикосновения. Он был в этом деле давно уже мастером. Но Листян… Зачем ему это? Разве он не решил оставить ее в покое?

— Ночь сегодня светла, — расколола молчание женщина. — Куда нам нужно, Наран?

— А куда ты сама хочешь? К Ольгу ли в Бергород? Или в Кох?

— Я хочу домой. К брату.

— Значит, мы едем домой.

Да, ночь была светла. Степняк был внимателен сегодня и, наконец, разгадал тайну Листян. Их вели. Впереди то мелькал рыжий с белым кончиком хвост, то слышалось едва уловимое поскуливание, то шуршал примятый лапой лист. След лисицы — это была не красивая легенда, не выдумка, не какой-то ритуал. Нет, они и в самом деле шли звериною тропой. Потому и ночью, что лиса — зверь ночной.

Один раз Листян замешкалась, упустив след, оглянулась беспомощно на сына, и Наран, оттеснив ее, повел своих спутников сам.

— Это невозможно, – тихо сказала женщина. — Ты не должен видеть! Но ты видишь!

— Да. Наверное, это отцовское наследство. Не устали? Рассвет скоро. До степей еще дней пять. Ну хорошо, лесом, короткою дорогою — три. Наверное, надо где-то привал делать.

— Думаю, ты будешь очень удивлен, тысячник. Звериные тропы — это тебе не человеческие дороги. Скоро, совсем скоро будем дома.

Наран не поверил. Ольг вел его через лес, да, было быстро. Вдвое быстрее, чем по тракту. Ну так путь был прямым. И время укладывалось в рамки разумного. Теперь же Листян, похоже, ожидала, что седьмица пути невероятным образом свернется в клубок, съежится, как кусок мяса на огне. Так не бывает.