старуху «каблучком», нетерпеливо требуя показать пруд, куда, по его сведениям, скитницы «швыряли живьем» рожденных ими младенцев (пруд, рассказывали выговцы, спустили и кости нашли, но только собачьи)»[126].

После 150 лет своего существования «лавра, процветшая в северных странах», пала. Однако в самый разгар «даниловского погрома» в Петербурге происходит событие, которое не может не заставить задуматься, – неожиданно умирает «царь-ирод», император Николай I (18 февраля 1855 г.). Невольно напрашивается историческая параллель: вслед за падением Соловецкого монастыря (1676) внезапно умирает царь Алексей Михайлович, затеявший авантюрный «греческий проект» и принесший в жертву своему капризу жизни сотен тысяч русских людей. Вслед за разгромом полноправной преемницы Соловков, Выговской киновии, столь же внезапно умирает наследник и продолжатель дела царя Алексея Николай I, прославившийся своими жестокими гонениями на старообрядцев. Умирает (историки высказывают мысль о самоубийстве), когда позорный исход и бессмысленность затеянной им за освобождение Константинополя Крымской войны (продолжение все той же авантюры его пращура) становится для него окончательно очевидной. Становится очевидной и бессмысленность войны с лучшей частью своего народа, старообрядцами, этими «руссейшими из русских», всегда являвшимися горячими патриотами своей Родины и хранителями ее старины. Итак, круг замкнулся… Поистине: «Господь не замедлит и не потерпит… доколе не истребит сонма притеснителей и не сокрушит скипетров неправедных» (Сир. 35, 19)!

Предпринятый николаевским правительством «даниловский погром», получивший в народе название «мамаева разорения», нанес непоправимый урон не только экономическому и культурному развитию Заонежья, но, несомненно, и всей русской культуре. Хотя в конце 1850-х – в 1860-е гг., уже в царствование Александра II, последовало кратковременное возрождение Выговского общежительства, в дальнейшем оно так и не смогло оправиться от нанесенного ему удара, так что проезжавший по этим местам в конце века поэт К. К. Случевский мог записать в своих путевых заметках: «От Данилова и Лексы не осталось более и тени… Это теперь почти такой же миф, как и онежский водяной царь…»[127] Сегодня на месте Выговского общежительства никаких следов бывших поселений не сохранилось.

Однако, несмотря на столь печальный конец, Выговское общежительство, положившее начало поморскому согласию, спустя годы и десятилетия после своего разгрома продолжало осуществлять «посмертное» (духовное и культурное) влияние на жителей Русского Севера. И не одного только Севера. Настоятели пустыни всегда заботились о распространении своего учения и основании общин в различных районах России. Подворья Выговского общежительства имелись в Петербурге, Архангельске, поволжских городах… Цепочка этих подворий протянулась от Верхокамья через Урал (Таватуй, Невьянский завод), Кошутскую пустынь на реке Тавде, Тобольск, Ишимские степи в Сибири – вплоть до Алтая. Поморцы со всех частей Российской империи именно на Выгу старались заказывать заздравные молебны и заупокойные службы по своим родственникам. Так, в дошедшей до наших дней «Росписи панихидам», совершавшимся в Выговских часовнях в конце XVIII – начале XIX вв., записаны целые семьи староверов из Москвы, Петербурга, Ярославля, Рыбинска, Петрозаводска.

Об огромном нравственном влиянии староверия на русскую жизнь уже упоминавшийся выше немецкий путешественник барон А. Гакстхаузен писал: «Староверы представляют собой кристаллизацию древнерусских начал… Кто хочет изучать характерные черты великороссов, тот должен изучать их у староверов… Староверы вообще имеют более простые нравы: они трезвее, положительнее прочих русских поселян. Можно положительно сказать, что чем ближе стоят русские крестьяне к староверам по нравам, одежде, привычкам, тем они лучше. Как скоро русский поселянин получает лоск полуобразованности, сбривает бороду, меняет костюм, строит дом в новом вкусе и т.д., ему перестают верить и он делается обыкновенно негодяем»[128].

Что касается культурного влияния Выга, то оно продолжало оставаться определяющим практически для всех беспоповских течений старообрядчества и после того, как общежительство утратило роль идейно-организационного центра. Знакомство с богатейшим культурным наследием Выговской поморской пустыни оказало несомненное влияние и на «большую» русскую культуру. После «Мамаева разорения» памятники культуры, созданные староверами Выга (иконы, книги, рисованные лубки), во множестве разошлись по всей России и осели в библиотеках, музеях, частных коллекциях. Разгромленный физически, Выг взял духовный реванш: с середины XIX в. начинается самое настоящее увлечение древней русской культурой в слоях «образованного общества». Русский стиль в архитектуре, музыке, живописи, наконец, в быту постепенно входит в моду. Но это было не просто поверхностное увлечение. К проблемам русской культуры, русской истории, национальной идентичности обращаются отечественные философы. Глубокий интерес к выговскому наследию проявляли такие русские ученые и писатели, как Е. В. Барсов, А. С. Пругавин, Н. С. Лесков, П. И. Мельников-Печерский, В. Н. Майнов, В. Г. Дружинин, Ф. А. Каликин, Д. С. Мережковский, Д. В. Философов, М. М. Пришвин, Д. С. Островский, М. А. Кузмин, А. М. Ремизов, Н. А. Клюев, Б. В. Шергин и многие другие. Оценить истинный масштаб воздействия достижений выговцев на русскую культуру еще предстоит в будущем.

Глава 3. Преображенские патриархи

«Имеяи ум, да сочтет число зверево…»

Как во римской будет власти —

Злый антихрист народится,

Народится и воцарится.

Он пустит свою прелесть

По всей области вселенней,

Разоставит он свои сети

По всему миру крещеному,

Он исходит и прельщает,

В свои сети уловляет.

Старообрядческий стих об антихристе

Чудовищные гонения, невозможность собираться вместе для выработки единого соборного мнения со временем привели к тому, что старообрядцы стали разделяться на толки, или согласия. Особенно остро стоял вопрос о священниках. После расправы над епископом Павлом Коломенским весь русский епископат, устрашенный его участью, оказался на стороне реформаторов. Правда, некоторые епископы, как, например, Макарий, митрополит Новгородский (ум. в 1663 г.), или Маркелл, архиепископ Вологодский (ум. в 1663 г.), в душе были против никоновской «реформации», но вместо открытого выступления они предпочитали своего рода саботаж, затягивая проведение реформ в своих епархиях и рассылку новопечатных книг по приходам. Лишь епископ Вятский Александр, хотя и подписавший постановление собора 1656 г., впоследствии дерзнул открыто выразить свое несогласие с реформами – когда Никон уже самовольно оставил патриарший престол и отношения между бывшим патриархом и царем Алексеем Михайловичем стали весьма напряженными. Епископ Александр собирал материалы для обличения никоновских реформ, проводил большую кропотливую работу по сличению книг дониконовской печати с новопечатными (эти материалы широко использовались впоследствии старообрядческими писателями), а в 1663 г. направил царю пространное послание, в котором обличал Никона и затеянную им книжную «справу» (видимо, тогда он всерьез считал, что реформа – исключительно никоновская «затейка»). Однако на соборе 1666—67 гг. картина стала окончательно ясной, и епископу Александру не без давления сверху пришлось отказаться от своих обвинений и признать постановления «разбойничьего» собора. К чести епископа нужно сказать, что он не долго задержался на своем месте – 8 января 1674 г. он сложил с себя управление Вятской епархией и удалился на покой в Николо-Коряжемский монастырь, где принял схиму с именем Андрей и до самой своей смерти в 1678 г. каялся «о прежнем своем поползновении».

Со смертью Александра Вятского епископов-староверов не осталось, следовательно, новых священников рукополагать было уже некому, а старые постепенно умирали. Неизбежно возникал вопрос о дальнейшей судьбе Русской Церкви. Собственно, поиски ответа на этот вопрос и привели к разделению в старообрядчестве. Часть ревнителей старой веры пришла к выводу, что с 1666 г. (дата злополучного собора, предсказанная в авторитетной для старообрядцев «Книге о вере») в мире воцарился антихрист и настали последние времена, а как следствие этого – священство лишилось благодати и некоторые церковные таинства безвозвратно утрачены. Следовательно, исповедники истинной православной веры должны бежать от мира в глухие, безлюдные места, беречься его соблазнов и, сохраняя себя в чистоте и непоколебимой преданности старине, дожидаться Страшного Суда. Это мировосприятие стало основой общества староверов, не имеющих священства и получивших название «беспоповцев».

Но была и другая часть староверов, которая, признавая, что с никоновской «реформации» официальная церковь отошла от истины, все же сочла возможным (после совершения соответствующего чина, «исправы») принимать от нее священнослужителей в сущем сане. Такую практику впервые ввел на Ветке священник Феодосий, приняв в 1695 г. (видимо, из родственных чувств) своего брата Александра, рукоположенного уже по новым