не знаю. Мне говорил кто-то: любить значит терпеть. Может, это и верно? Иногда мне кажется, что я напрасно так со Славкой обошлась. Может, все-таки помириться с ним, а? Как ты считаешь?

Наташа продолжала молчать. Таня несколько раз прокричала «алло», «алло», пока не догадалась, что разговор прервался. Она позвонила Наташке, но услышала в ответ короткие гудки. Еще несколько раз набрала номер — тот же результат. Тогда она положила трубку на рычаг и решила подождать, пока Наташка дозвонится ей.

ПОМИДОРЫ

Редко его посещало такое состояние — делать что-то и в то же время как бы со стороны наблюдать за собой, удивляясь решительности и напору, которые ему совсем были несвойственны, но не сдерживать себя и целиком отдаваться во власть того возбуждения, только при котором он и способен совершать необдуманные поступки.

Он уступил очередь на такси девушке, которая приглянулась ему чем-то, — потом, уже позже, он понял чем: она была невесела и уставшая какая-то. Зачем-то в последнюю минуту, когда дверца уже закрылась, он сел в такси и объявил девушке, что поедет вместе с ней. Она равнодушно на него взглянула и не стала протестовать, и, именно потому, что она с такой равнодушной покорностью восприняла его глупое решение, он тут же пожалел о своем поступке, понял, что девушка чем-то серьезно и надолго огорчена и ей вовсе не до него.

Когда проехали немного, она повернулась к нему и немного угрюмо, с раздражением сказала, что едет продавать помидоры и что она считает нужным сразу сказать ему об этом, чтобы он зря не тратил времени и не ехал напрасно, если ему только не по пути, конечно.

Это сообщение ему вовсе не показалось приятным, и он, выругавшись мысленно, решил тут же выйти из такси, но что-то в последнюю секунду удержало его, и он бодрым голосом сказал, что торговать помидорами любимое его занятие и что ему просто повезло, если выпала такая возможность.

Но он осекся, не договорив фразу до конца, потому что увидел, как девушка не приняла его напускного тона и так же угрюмо повторила, что она едет торговать помидорами, которые дважды в неделю привозит из южных мест ее дядька, проводник на железной дороге. Обычно эти помидоры продавала мать, но она умерла недавно, а дядька, хотя она и просила его больше не возить помидоры, опять привез, но вот она сказала ему: все, в последний раз, а если привезет еще — пусть как хочет. Но сейчас не выбрасывать же.

Все это девушка проговорила неприязненно, и он понял, что ей совсем не хотелось посвящать чужого человека в малоприятные для нее семейные тайны, но она решила лучше сделать это сразу, чтобы потом избежать еще более нежелательных для себя объяснений, тем более что она сейчас сама сказала все, что считала нужным, а тогда бы ей пришлось отвечать на расспросы. И еще она сказала, что сейчас поедет к дому, где заберет мешок с помидорами, а потом вернется в город, на базар.

И он снова подумал, что очень неуместное выбрал для себя путешествие, но снова из какого-то упрямства остался. Только не стал уже, как сначала, острить и подделываться под обычную свою жизнерадостную маску, а повторил почему-то дважды «тем более», хотя в том, что сообщила ему девушка, не было ничего, что могло бы упрочить его решимость ехать дальше.

В одном он только не разочаровался — в своей догадливости. Домик на окраине, куда они подъехали, был именно таким, как он мысленно его представлял. Еще в очереди, дожидаясь такси, он почему-то подумал, что девушка живет обязательно в таком вот домике, которыми обычно застраивают окраину рабочие, плотники, торговцы пивом, и что если девушка живет даже и не в таком домике, а где-то в центре, в многоэтажном доме, то, значит, она жила на окраине раньше и родители ее обязательно из рабочих или продавцов. Она не была слишком красивой, да и то, что можно было назвать в ней красивым, он тоже связывал с тем, что живет она на окраине в собственном доме с огородом, садом, — хороший ровный загар, приобретенный не за несколько дней на пляже, а за долгое пребывание на воздухе, и свежий цвет лица, и полные стройные ноги, которые не привыкли к высоким каблукам, и чувствуется, даже в удобной простой обуви им было непривычно. И в лице и в манерах ее было нечто немного вульгарное, та вульгарность, которая в малокультурных семьях день за днем передается детям от родителей и которую потом ничем не вытравишь.

И теперь, когда такси подъехало к этому аккуратному домику на окраине, когда он убедился, насколько был прав в своих ожиданиях, теперь он почему-то даже обрадовался, что ожидания его оправдались, и, отгоняя от себя эти догадки, все-таки сознался в глубине души, почему обрадовался: еще тогда, в очереди на такси, его влекло к девушке именно то, что она немного… ну, наверное, и вульгарна, и что она так непохожа и на него самого, и на жену его, и на всех девушек, с которыми он был когда-то знаком.

Шофер молча слушал их немногословные объяснения, молча наблюдал, как он не очень ловко вынес из дому корзину с помидорами, долго укладывал ее в багажник, и так же молча высадил их у базара.

И здесь она впервые почувствовала благодарность к нему. То, что он делал, он вряд ли сделал бы обдуманно, рассчитанно, если бы понимал, что перед ним стоит такая-то цель. Но в том состоянии, которое иногда посещало его, ему легко было и расшевелить, растолкать угрюмых торговок, заставить их потесниться и освободить место для его неожиданной знакомой. Делал он это в том возбуждении, когда наполовину теряешь над собой контроль, и те слова, которые ты произносишь шутливым тоном, люди воспринимают всерьез, и именно потому, что шутливый тон допускает и грубость и властность, люди, которые привыкли реагировать именно на грубость и властность, этому тону подчиняются.

Короче говоря, она, сама почти не веря в то, что произошло, уже стояла за прилавком, втиснувшись между двумя торговками, и он, ее новый знакомый, уже нес откуда-то весы и несколько