Папа говорит, что нам нужно куда-то поехать вместе. Спрашиваю, можно ли взять с собой Монику, и он отвечает, что решать мне, но только если она поедет, то может больше не вернуться. Болван смеется. Не понимаю, что это значит, но решаю оставить ее здесь. Папа не разбрасывается пустыми угрозами и ничего не говорит просто так, ради эффекта. Садимся в его машину и едем за город – кажется, вечно, так что я даже ненадолго засыпаю. Понятия не имею, где мы, но никаких огней не видно до тех пор, пока не подъезжаем к неизвестному дому и не выходим из машины.

Дом большой, похожий на особняк из викторианских сериалов, которые постоянно смотрит мама. Окон много; кажется, что в каждом горит свеча. Здесь очень темно. Заходим внутрь и попадаем в зал, где мужчины пьют и разговаривают. Не меньше двадцати человек. Все они одеты во что-то коричневое и зеленое, похожее на те очень дорогие костюмы, которые носят шикарные фермеры. Есть здесь и другие люди – в униформе. Я стою рядом с папой. Он разговаривает с одним из них обо мне. Оказывается, у того есть пятнадцатилетняя дочь. Мне показывают фотографию и спрашивают, хорошенькая ли она. Девушка хорошенькая, а потому я отвечаю «да». Человек говорит, что хочет, чтобы я женился на его дочке, когда та повзрослеет. Папа смотрит на меня и подмигивает. Он уже предупреждал, что это должно случиться: когда люди увидят во мне мужчину, сразу начнут относиться с уважением и захотят стать частью моей жизни. Человек явно стремится получить папу в качестве делового партнера; для этого и старается сблизить наши семьи. Не знаю, что сказать, а потому ухожу, останавливаюсь в другом месте и слушаю, о чем говорят другие.

После долгого бесцельного шатания и молчаливого наблюдения становится скучно; решаю осмотреть дом. Почти все двери заперты, но из-за них доносится шум. Каждая комната звучит по-своему. Пытаюсь открыть пару дверей, но ничего не получается. Подхожу к следующей двери и поворачиваю ручку. Ручка поддается, и я медленно приоткрываю дверь – совсем немного, только чтобы можно было заглянуть. Не хочу, чтобы люди в комнате знали, что за ними наблюдают. К стулу привязана обнаженная девушка, а за ней стоит мужчина. Она о чем-то его умоляет. Просит снова и снова, пока он не надевает ей на голову хозяйственный пакет и не начинает душить. Когда девушка перестает сопротивляться, мужчина снимает пакет, и она безжизненно поникает. Кажется, что уже мертвая, но потом вдруг втягивает воздух и начинает смеяться. Процедура повторяется заново. Девушка умоляет, мужчина исполняет просьбу. Закрываю дверь. Не понимаю людей.

Спускаюсь в зал и вижу на папином лице странное выражение. Он улыбается, хотя ясно, что злится. Большинство присутствующих здесь людей считают себя лучше его, потому что учились в престижных университетах и так далее. Папа в университете не учился, а с пятнадцати лет работал, потому что должен был помогать семье. Он говорит, что те, кто долго учится, боятся настоящей жизни.

Звенит звонок. Слуга открывает французские окна, и все направляются на террасу. Входит человек в сопровождении молодых мужчин, и все они направляются к патио. Гости выстраиваются в ряд и смотрят поверх деревьев. Замечаю, что все одеты в охотничьи костюмы.

На краю лужайки, перед деревьями, останавливается фургон; из-за руля выходит водитель. Узнаю в нем того, у кого мы в доках брали Монику, и прежде чем он открывает фургон, уже знаю, что внутри. Смотрю на тех, кто стоит вокруг, – нормальных людей, которых можно встретить повсюду, и не понимаю, как они сюда попали. Как подобные темы возникают в разговоре? Как эти люди находят друг друга?

Человек открывает фургон и вытаскивает девушку. Совсем слабая; она падает на землю и плачет. Гости продолжают разговаривать между собой, как будто ее нет, как будто она ненастоящая. Водитель поднимает девушку на ноги, что-то шепчет, и та убегает в лес. Сцена повторяется несколько раз. Всего шесть девушек. Шесть пока еще живых существ, обреченных на смерть. Гости подходят к столу, похожему на десертную тележку в роскошном ресторане – вот только здесь на ней лежит различное оружие. Мужчины выбирают все, что нравится: одни предпочитают пистолеты, другие что-то еще. Например, ножи. Один даже вооружается топором. Это соревнование. Очень хочется вернуться домой, к сестре, но положено оставаться до конца. Спустя несколько минут мужчины отправляются в лес вслед за девушками, а вскоре раздаются выстрелы.

Иду вслед за папой и Болваном. Оба не отстают от одного из охотников. Тот приседает и прячется, как будто ищет большую кошку – тигра или что-то подобное. Краем глаза замечаю красное пятно и останавливаюсь, чтобы всмотреться. Вижу, что в кустах кто-то прячется. Иду туда, моля Бога, чтобы меня не подстрелили. Стараюсь держаться на открытых местах, чтобы не сойти за добычу. Когда, наконец, добираюсь до цели, вижу девушку. Заметив меня, она пугается. Видимо, пыталась спрятаться за листвой, но даже в полумраке бледная кожа с красными полосами светится, как маяк в темноте. Наверное, все равно понимает, что вечно прятаться не удастся, что рано или поздно наступит конец.

В кармане моего пиджака лежит маленькая фляжка с виски. Девушка рыдает; протягиваю ей фляжку. Прикладываю палец к губам, и она затихает. Вижу на коже красные полосы и понимаю, что она серьезно ранена. Должно быть, подстрелена. Бедро практически разорвано; кровотечение очень сильное. Не знаю, как ей удалось убежать, но хочу помочь. Девушка делает несколько глотков и кивает в знак благодарности. Наверное, не знает ни слова по-английски. Протягиваю руку и убираю листья от раны. Кровь по-прежнему струится ручьем. Срочно нужен доктор, но даже если среди этих мужчин есть врачи, вряд ли кто-то поспешит на помощь. Снимаю пиджак и накидываю на голые плечи. Она дрожит. Наверное, шок постепенно отступает или что-то в этом роде.

Охотники уходят дальше в лес. Голоса стихают, и девушка немного успокаивается. Позволяю ей допить виски. Наверное, понимает, что пришел конец. Хочу хотя бы немного утешить. Спрашиваю, как ее зовут. Она, кажется, понимает и отвечает, что ее зовут Наташа. Склоняется ко мне. Я ее обнимаю и шепотом напеваю на ухо. То и дело вдалеке раздаются выстрелы, а потом вдруг стрельба прекращается и становится слышно, как возвращаются мужчины. Девушка смотрит на меня зелеными глазами, и я понимаю, что должен сделать. Она разрешает. Кладу руку на шею так, что горло оказывается зажатым в изгибе локтя. Она не сопротивляется, не борется, и через несколько мгновений тело обмякает в моих руках. Кладу голову к себе на колени, зажигаю сигарету и только после этого встаю и ухожу.

Убитых по одной приносят к дому и складывают на лужайке – пока все девушки не возвращаются. Солнце уже встало; в ярком свете тела выглядят потусторонними, а кровь – ярко-красной на фоне белой кожи и изумрудно-зеленой травы. Вижу Наташу. Она кажется ангелом; отличается от других. Лицо спокойное и безмятежное. Может быть, мне все-таки удалось помочь. Не хочу об этом забывать. Не хочу становиться таким, как отец, но не знаю, как от него избавиться.

Дома меня тошнит. Я в смятении, потому что считаю, что неправильно так обращаться с людьми, кем бы они ни были. Не знаю, понимает ли папа, что люди отличаются от животных. Судя по всему, нет.

Иногда думаю о Минди, о ее мертвом теле. По-настоящему думаю. Рад, что видел, как она умирает, потому что смерть от передозировки выглядит намного лучше того, что пришлось испытать этим девушкам. Потом вспоминаю Марго и спрашиваю себя, погибла ли она таким же образом. Наверное, да. После того, как вырвало, принимаю душ. Насухо вытираюсь и одеваюсь. Иду в комнату сестры и ложусь на кровать рядом с ней. Она все еще спит. Лежу к ней спиной и смотрю на стену. Пытаюсь увидеть на обоях лицо Бога, но больше не вижу. Шепчу слова, которые папа заставил выучить наизусть: «Пусть Земля станет свидетелем, и широкое Небо над головой, и медленные воды Стикса – пусть они увидят, что не замышляю тайных планов против тебя».