я выплачу ему гонорар, соразмерный результату. Так или иначе, его отец заверил меня, что мастер Леонардо согласен на мои условия.

– А где он будет жить, работая над портретом твоей жены и оказывая тебе тем самым большую честь? – поинтересовалась матушка.

Франческо только плечами пожал:

– Это его дело.

Вдруг на лестнице зашумели-загалдели, и в гостиную ворвалась четырехлетняя Камилла в погоне за кошкой. Беллина обернулась на детские голоса и увидела вошедшую Лизу с младенцем Андреа на руках. Маленькая Мариэтта цеплялась за материнский подол – подол черного траурного платья, которое Лиза носила почти каждый день последние три года.

На секунду воцарилось неловкое молчание.

Беллина взглянула на Франческо, разодетого в голубые шелка – гордость его мастерских, затем на свекровь Лизы в шелковой шали, блестевшей в лучах солнца: уток переливался всеми оттенками розового цвета, основа – оттенками оранжевого. По мнению Беллины, они походили на лошадей, красующихся в попонах с гербами Шелковой гильдии на празднике Святого Иоанна Крестителя, но она ни за что бы не произнесла это вслух.

– Лиза! – выпалила наконец свекровь. – Что за платье на тебе? Какой угрюмый цвет! Ты разве забыла, что сегодня к нам пожалует мастер Леонардо, который будет писать твой портрет?

– Разумеется, я помню, – вскинула голову Лиза. – Но мне захотелось надеть именно это платье.

Камилла промчалась за увернувшимся от нее котом мимо матери, взметнув черный подол. Свекровь, неодобрительно фыркнув, повернулась к Беллине:

– Это ты ей такое платье подложила?

Беллина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Но она ничего не ответила – лишь отступила на шаг и склонила голову. На самом деле она не меньше матери Франческо удивилась при виде Лизы в траурном наряде, однако предпочла держать рот на замке.

Лиза не отвела взгляд, когда свекровь уставилась ей в лицо.

– Беллина здесь ни при чем. Я в состоянии сама выбрать платье.

Франческо встал между матерью и женой.

– Лиза, сокровище мое, – ласково начал он, – разумеется, ты можешь выбирать что угодно, однако… – И осекся. Беллина знала, что муж Лизы хотел спросить: «Зачем ты выбрала это?» Но он сдержался и продолжил: – Ты носила черное платье… много дней, а я велел сшить для тебя новые узорчатые наряды из фландрских шелков, скроенные по последней моде. Неужели ни один из них не кажется тебе подходящим для портрета?

– И еще муж дарит тебе украшения из драгоценных камней с рождением каждого ребенка, – вмешалась свекровь. – Ты ни одно из них не надела!

Лиза внимательно изучала зигзагообразный орнамент на плитах пола.

– У нас траур, – тихо проговорила она.

И снова воцарилось долгое неловкое молчание.

– Лиза, – нарушил его в конце концов Франческо, взяв жену за руку, – прошло больше трех лет…

– Да. – Она высвободила руку, не отрывая взгляда от узора на полу. – Я хочу быть в этом платье.

Свекровь тяжело опустилась в обитое бархатом кресло. Вид у нее был такой, будто она сдается превосходящим силам противника.

– Траурный наряд… для портрета, – пробормотала старуха себе под нос, и Беллина не сомневалась, что в этот момент она сокрушается лишь о том, что скажут соседи.

– Но траур уже закончился! – выпалил Франческо. Было ясно, что они с Лизой спорят на эту тему далеко не в первый раз. – Лиза, Господь не может быть столь жестоким, Он не забрал бы ребенка только для того, чтобы наказать его родителей! Женщины и дети часто умирают, особенно во время родов, все об этом знают!

Беллина увидела, как при этих словах омрачилось лицо хозяина – должно быть, он вспомнил свою первую жену, мать Бартоломео.

– Господь дал нам с тобой здоровых деток, – Франческо указал на Мариэтту, которая, сунув в рот пальцы, заворачивалась в черный подол, как в детское одеяльце. – Разве это не доказывает, что Он к нам благосклонен и вознаграждает за утрату?

Андреа на руках у Лизы вдруг принялся извиваться червячком, сжимая кулаки, Мариэтта расхныкалась, а вернувшаяся Камилла закричала:

– Мамочка, ты обещала накормить нас печеньем!

– Идем, сокровище мое, – спокойно кивнула Лиза и направилась к лестнице, ведущей вниз, в кухню.

Франческо вышел из гостиной вслед за женой и детьми, а Беллина принялась лихорадочно выдумывать предлог последовать за ними, чтобы не оставаться наедине со старой грымзой, но в данный момент предлога у нее не было. Она начала обмахивать метелочкой для пыли медное блюдо в надежде, что у матери Франческо найдутся какие-нибудь неотложные дела в другой части дома.

– Что ты делаешь? – прозвучал у нее за спиной визгливый голос.

– Я… пыль вытираю, – промямлила Беллина.

– Тебя на кухне ждут.

Беллина знала, что старуха из недоверия не хочет оставлять ее без присмотра в комнате, уставленной предметами роскоши. Под пристальным взглядом этой женщины она чувствовала себя букашкой, одним из насекомых, которых Бартоломео любил разглядывать через увеличительное стекло.

– Конечно, синьора. – Беллина, сунув метелку для пыли в карман фартука, поспешила к лестнице, стремясь поскорее скрыться от тяжелого взгляда старухи. По пути она прислушивалась к детским голосам и думала о Лизе – надеялась, что та все-таки сумеет взять себя в руки к тому дню, когда ей придется позировать художнику, который увековечит ее облик навсегда. Беллине не хотелось, чтобы грядущие поколения потомков Лизы видели ее в траурном платье и с печальным, полным скорби взором.

Когда она проходила мимо парадной двери, бронзовый колокольчик вдруг разразился привычной звонкой трелью. Наверное, это художник, вызвавший такой переполох в доме еще до своего появления, подумала Беллина. Она свернула ко входу и открыла дверь.

Часть 5

Стежок за стежком

Анна

Лок-Дьё, Франция

1940 год

На следующее утро Анна проснулась с надеждой, что все это ей приснилось, даже поцелуй. Но когда она вышла к завтраку, надежда исчезла, страхи подтвердились – место Коррадо за столом пустовало. Оно оставалось пустым и следующие три дня. Никто не обсуждал отсутствие шофера, только Люси смотрела на Анну с сочувствием и заговаривала ласковым тоном. Охранники порой бурчали что-нибудь оскорбительное в адрес итальянцев, но если Анна оказывалась рядом, сразу замолкали.

В садах вокруг аббатства пели птицы, радуясь середине лета; живые изгороди буйно зеленели и пестрели цветами, но Анна этого больше не замечала. Она днями напролет сидела за шатким столиком среди деревянных ящиков под нависающими сводами аскетичной церкви аббатства Лок-Дьё. Всего несколько дней назад это место казалось ей наполненным светом и весельем, теперь же все здесь затянуло суровым полумраком.

В церкви было прохладно; Анна, стараясь сосредоточиться на инвентарных списках, печатала, со звоном гоняла скрипящую каретку своей портативной