Огьер нахмурился, рассматривая булыжную мостовую, и на вид сделался таким же несчастным, каким Сенлин себя чувствовал.

– Да, – сказал он в конце концов. – Встретимся завтра в пять здесь же. При вас должна быть моя картина. И чтобы ни единого залома.

На следующее утро Сенлин снова появился перед секретарем Таможенной службы. Сопровождения ему не предложили, и пришлось положиться на память, которую подстегнул страх. Сегодня коридоры казались чуть многолюднее, а агенты косились не так часто. Он чувствовал себя учеником, измученным шпаргалкой в носке. Только упрямая выдержка не давала перейти на бег.

Он выдохнул с облегчением, когда разыскал солярий, и почти обрадовался при виде Кристофа, который поедал круассан, облокотившись о перила. Одной рукой он придерживал длинные усы, а другой – засовывал завтрак в рот. Сенлин представил портфель для осмотра, и Кристоф с сонным видом, все еще работая челюстями, как корова, проверил содержимое. Он увидел, что на дне катается полная бутылка граппы, вытащил ее и осмотрел нарисованную от руки этикетку.

– Граппа. Отлично. – Кристоф ласково погладил бутылку и положил обратно в портфель, а потом усталым голосом, как и во время предыдущей встречи, сказал: – Снимите ботинки и подтяните манжеты брюк.

Сенлин подчинился и неуклюже запрыгал на одной ноге, снимая ботинок. Кристоф заглянул в каждый, а затем взмахом руки разрешил Сенлину занять место перед мольбертом.

Утро продолжилось так же, как и накануне: солнце жгло шею, Кристоф кружил по комнате с безразличием стервятника, а девочка на картине замерла в сомнениях вблизи от берега.

В полдень Сенлин распаковал обед: картофельные клецки и очищенные финики. Кристоф сел на пол, скрестив ноги, рассчитывая, что Сенлин снова с ним поделится. Так и случилось. Кристоф пришел в восторг, когда высокую бутылку граппы достали из портфеля. Агент пил из горла, как будто тушил огонь. Сенлин сделал куда более скромный глоток, пока Кристоф слизывал капли бренди с усов.

Они ели в молчании. Сенлин неоднократно делал небольшой глоток из бутылки, прежде чем передать ее Кристофу, который всегда пил больше. Кристоф прикончил обед Сенлина и опять достал собственный, который принялся пожирать стремительно, как машина. Сенлин потягивал неочищенный бренди и рассматривал вид за стеклом. Расстояние превратило расположенный внизу Рынок в одну из картин Огьера – полотно, написанное разноцветными мазками, лишенное четких граней. Казалось, он очутился на другой планете.

Кристоф неуверенно поднялся; его уши под непослушными седыми волосами покраснели, как помидоры. Усы висели криво, сообразно ухмылке. Он кое-как отсалютовал Сенлину, щелкнув каблуками, потом неуверенно направился к двери и прислонился к ней. Медленно сполз на пол, одновременно опуская фуражку на лицо. Вскоре он захрапел, переплетя пухлые пальцы на выдающемся брюшке.

Опасаясь, что агент устроил представление, Сенлин прошелся по блестящему паркетному полу на цыпочках, покачиваясь. Он решил: если Кристоф проснется, можно его спросить, где уборная. Когда охранник опустился на пол, ствол его пистолета задрался и теперь торчал вверх – смазанное маслом железное дуло как будто подмигивало Сенлину, пока тот приближался. Несколько раз боязливо переместившись туда-сюда, Сенлин наклонился и стукнул по мыску отполированного плевком ботинка. Кристоф не проснулся.

Убедившись, что дешевая выпивка сделало свое дело, Сенлин вернулся к картине. Чтобы вытащить холст Огьера из позолоченной рамы, много усилий не потребовалось, но вот снять его с жесткого деревянного подрамника, к которому он крепился десятками скоб, оказалось совсем не просто. Он расстегнул ремень и вытащил из брючных петель зубец пряжки, чтобы разогнуть проволочные подковы вокруг края картины. Он краем глаза наблюдал за храпящим Кристофом, пока трудился.

Сенлин пронес копию Огьера, обвернув ею длинную бутылку граппы, изображением внутрь. Как ни приглядывайся, казалось, что это просто чрезмерно большая этикетка. Он прикрепил холст к бутылке незаметной восковой печатью, а потом карандашом воссоздал грубую этикетку. Результат получился достаточно убедительным: такое пойло любой мог купить на улице.

Итак, Сенлин развернул копию и приладил ее к пустому подрамнику. Вернуть скобы на место оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Пальцы пульсировали от боли, пока он прижимал скобы, чтобы те снова вошли в дерево. Если бы хоть одна застряла, Сенлину пришлось бы напряженно вбивать скобы донышком бутылки. Неприятная работа заняла четверть часа, и еще пару минут понадобилось, чтобы стереть этикетку. Но в итоге картина получилась прямой, ровной и центрированной, если смотреть на нее спереди.

А вот с задней частью все обстояло иначе. Если ее однажды вытащат из рамы, топорная работа тотчас же окажется на виду. Но он ничего не мог с этим поделать сейчас. Только надеяться, что картина провисит задней частью к стене еще не одно десятилетие.

Он обернул оригинал вокруг темной бутылки, изображением внутрь. Размягчил прихваченный с собой огарок спичками Огьера и потер им шов, чтобы запечатать новую, чистую «этикетку». У него не было времени рисовать все финтифлюшки заново, и он сомневался, что Огьер простит осквернение даже обратной стороны шедевра. Сенлину оставалось лишь снова спрятать бутылку в портфель и понадеяться, что Кристоф не станет приглядываться, выполняя досмотр на выходе. Если повезет, он все еще будет окосевшим от выпитого.

Завершив подмену, Сенлин снова сел перед мольбертом, держа на коленях небрежно открытую тетрадь, и солнечные лучи тепло ласкали затылок и края ушей. После долгого разглядывания оригинала он немедленно увидел разницу: копия была хуже. Она, конечно, обладала кое-какой художественной ценностью, и если бы он никогда не видел подлинную картину, то принял бы ее за скромное достижение. Но он видел оригинал. На подделке пропорции девочки казались недостаточно изящными, в ней появилось что-то от карлицы. Вода, пусть и густо покрытая бликами, выглядела плоской. Некогда великолепная, дразнящая тень у ног сейчас смотрелась невнятным пятном мрака. Композиция, палитра и стиль были схожи с оригиналом, но теперь Сенлин понял, почему Огьер был так одержим одной картиной и безразличен ко второй.

Прошло еще полчаса, прежде чем Кристоф фыркнул и проснулся. Он грубо откашлялся и вытер рот. Прищурился, несколько раз мигнул – его веки постепенно задвигались в унисон. Встав примерно тем же способом, которым опустился – скользя по стене, – он поправил фуражку и одернул край кителя. А потом принялся обходить комнату по кругу, словно и не делал перерыва.

Оказавшись за спиной Сенлина, сидящего перед подделкой, агент остановился. Сенлин почувствовал, как он приближается. Может, Кристофу пришло в голову, что Сенлин был слишком щедр, угощая его бренди, – вообще-то, подозрительно щедр. Кристоф мог в этот самый миг взяться за рукоять кремневого пистолета, прицелиться Сенлину в затылок в стремлении заслужить благодарность, которая его ожидала. Сенлин зажмурился.

И он сидел так, пока Кристоф, заговорив, не вынудил его бросить взгляд через плечо. Оказалось, агент оперся о перила, лениво разглядывая рынок и сонно поводя головой из стороны в сторону.