Аббат поддался порыву искренности, признавая возвращение младшего Луи Бонапарта. Он хотел теперь отвоевать потерянные позиции, выбрав насмешливый тон и пытаясь поймать Кожоля на слове.

– Но, дитя мое, – сказал он, – я все-таки не пойму, почему жизнь Шевалье в опасности.

– Я как раз подошел к этому, господин аббат. Я вам это сказал. Вы держите ваши карты, как опытный игрок, который хочет обойти опасное подводное течение. Я сказал вам, что ваши враги торжествуют вопреки всем вашим успехам и, как бы сделали и вы сами, они собираются свергнуть Республику. Для этого правительства, утомленного вашим соперником, весьма кстати, что вы ставите на последнюю карту, какой стал Шевалье. Вы сказали сами себе, видя его крайние политические убеждения, что этот горячий республиканец, злой фанатик, может быть, вспомянет в минуту бедствия, что какая-то страшная рука оставила ему залог, за которым никто уже никогда не возвратится. Вы понадеялись, что этот несчастный поможет вам избавиться от вашего торжествующего врага… Вот, господин аббат, почему, заказав машину Шевалье, вы поучали его, два часа тому назад, как ею пользоваться.

При этих словах Монтескью выпрямился с выражением крайнего испуга на лице.

– Молчите, граф! – сказал он изменившимся голосом.

– О! Вам нечего бояться, господин аббат. Почему вас может смущать какая-то бессмыслица, какая-нибудь несчастная случайность? Скажут, что такова была воля Неба. Но что я говорю? Ведь вы здесь будете ни при чем. Разве вы отвечаете за поступок какого-нибудь безумца? Вы будете восхищаться только собою в ту минуту, когда в бедствии, посланном Провидением, спасетесь от победоносного соперника. Вашу человеческую чувствительность и вашу совесть духовного лица не должны были тронуть невинные жертвы катастрофы, потому что, прежде всего, вы вождь партии, вы служите представителем идеи, а идея всегда должна идти вперед, не останавливаясь перед средствами. В политике это называется силой обстоятельств.

Аббат вскрикнул во второй раз:

– Молчите, граф!

На этот приказ, отданный дрожащим голосом, Пьер отвечал взрывом смеха и прибавил:

– Вот, любезный аббат, как я был прав, когда говорил, что ваше великодушие принесет этому рабочему насильственную смерть. Ему, во всяком случае, отрубят голову, если еще прежде он не будет убит своей машиной.

Аббат казался смущенным. Он был погружен в размышления. Совесть, разбуженная словами Кожоля, заговорила в нем. Он спросил глухим голосом:

– И вы, граф, далеко видите вперед?

– Потому меня и зовут Собачьим Носом.

– Но может быть, вы видите слишком далеко!

– Слишком! Почему?

– Потому что торжество Бонапарта кажется вам до того прочным, что вы уже не допускаете победы нашего дела.

Голос молодого человека стал вдруг печальным.

– Верно и то, что я начинаю отчаиваться, господин Монтескью. К чему, в самом деле, послужила та честная кровь, которая вот уж два года как орошает страну шуанов и вандейцев… да кровь и будет еще литься, потому что мир придет не скоро. Я вас спрашиваю, ради чего все это? У приверженцев Бонапарта одна цель, твердая, к которой они идут не спотыкаясь. У нас, напротив, я ничего не вижу, кроме неопределенности, обещаний и неподвижности. Ну, где же эти принцы, о которых вы беспрестанно говорите, что они придут стать в главе нашей партии?.. Нет, господин аббат, в эту минуту нашему делу произнесен приговор. Мы умрем без пользы…

И граф закончил с отчаянием:

– Мы умрем, спрашивая: те, которые впустую обещали нам, достойны ли нашей преданности?

Эта фраза, в которой звучал голос всех шуанов, болезненно отозвалась в сердце аббата. Он видел упадок духа, явившийся в солдатах, и чувствовал, что виновник этого упадка – он, вождь партии, не смогший ни в ком из принцев возбудить мужества явиться и стать предводителем людей, беззаветно жертвовавших собой во имя торжества прав этих принцев.

Скрывая свое волнение, аббат произнес тихо:

– Не отчаивайтесь же слишком, дитя мое. Ожидание, неопределенность не могут продолжаться дольше, потому что мы уже приближаемся к цели, и в этом нам мешают только некоторые продажные люди.

Пьера озарило одно воспоминание.

– Ах! Есть один, которого вы можете включить в ваш список! Он поручил мне передать вам, что готов продаться.

– Кто это?

– Жозеф Фуше.

– Он в настоящее время не занимает никакого поста, на котором он мог бы быть нам полезным или вредить нам.

– Он рассчитывает получить министерство полиции.

– Ну, тогда мы посмотрим, – сказал аббат.

Его равнодушие показалось Кожолю опасным, и он поспешил заметить:

– Я не знаю… но что-то мне говорит, что вы делаете ошибку, отвергая этого человека.

– Да я его не отвергаю, граф, я только отсрочиваю его время. Все эти временщики для нас бесполезны, если у нас есть Баррас.

– Да, но когда же мы приобретем себе Барраса?

– А в тот день, когда я отсчитаю ему шесть миллионов.

Услышав о сумме, молодой человек привскочил.

– Да у коего дьявола вы рассчитываете найти столько денег? – вскричал он. – Уж не у принцев ли? Да они оставляют нас умирать с голоду!..

Аббат покачал головой, говоря:

– Нет, тот, кто мне найдет эту сумму, – один из наших друзей.

– Кто же?

– Ивон Бералек.

Кожоль разразился оглушительным хохотом.

– Он найдет! – произнес граф. – Но Республика подчистую разграбила его родовые имения, там на фамильных землях и жука не отыщется.

– Ошибаешься, дитя мое! Когда понадобится, то не только шесть, а даже пятнадцать миллионов найдет мне Бералек.

– Сомневаюсь в этом.

– А я так даже сомневаюсь, что смогу заплатить Баррасу. Одного только боюсь я: он не захочет продаться.

– Ого! – вскричал насмешливо Пьер. – Вот этот-то страх точно лишен основания.

– Особенно если вы возьметесь за дело, которое Бералек не может завершить.

– Какое?

– А вот какое: замешать в нашу игру безвестную красавицу, которую вы называете Еленой.

– Можете в этом рассчитывать на меня.

Монтескью встал с места.

– Идемте, граф! Настает ночь, надо подумать и об отдыхе. Я советую вам удалиться и лечь спать. Затворите окно, прошу вас.

Когда Кожоль исполнял это приказание, аббат бросил последний взгляд на дом Бонапарта и пробормотал:

– Там у меня есть шпион, который мне завтра скажет, что там происходило.

Он хотел уже идти, но Пьер удержал его:

– Да благоразумно ли вам выходить? Закрывая окно, я заметил, как мне кажется, что по этой улице, такой пустынной днем, в эту ночь движется множество теней.