На третий день впереди половецкой орды следовал дозор из двух сотен латных всадников с мощными составными луками. Завидев засеку, они тут же отступили – но вскоре на дороге показался отряд полонян, подгоняемых степняками. Последние нацелили на них стрелы, уже наложенные на тетивы, любая попытка бежать обернулась бы гибелью северян, взятых с боя при разорении княжества. Затесались куманы и среди мужиков, гонимых вперед, готовые в любой момент пустить в ход сабли и хлысты.

Оборванные, в кровоподтеках, с многочисленными кровавыми бороздами на спинах, истощавшие мужи с ревом и проклятиями взялись за поваленные стволы – а Первак все молчал, не в силах отдать приказа бить по своим. Ратники также молчали, замерев рядом, лишь дикая ненависть плескалась в их глазах при виде половцев, измысливших подобное коварство… Но, когда уже воевода ожесточился настолько, чтобы принять на себя кровь невинных, высокий, видный парень из числа полонян обрушил тяжелую обломанную ветку на голову ближнего к нему кумана. Резкий удар свалил врага, через секунду пал и парень, практически до пояса располовиненный рубанувшей с оттягом саблей. А через две секунды, дико закричав, северяне практически с голыми руками бросились на врага! Первак громко воскликнул: «Бей!!!» – и стрелы бродников градом обрушились на всадников, замерших позади сражавшихся. А полусотник дружинников, варяг Ингвар, с яростным ревом повел своих ратников на помощь истребляемому полону.

Эта схватка была далека от того, что планировал и наказывал делать Урманин. Дружинники пошли в бой без приказа, бродники увлеклись перестрелкой, а когда спешенные половцы полезли к ним в лес, не отступили, как было обговорено заранее, а приняли врага в клинки. Первак потерял руководство боем, не раз он трубил в рог, отчаянно призывая людей отступить, спасая их жизни. Но нескоро воины вняли приказу воеводы, совсем недавно бывшего лишь рядовым десятником, и отряд сократился едва ли не на треть. Не меньшие потери понесли и дружинники под частым и метким обстрелом отборных лучников Шарукана. Ведь в отличие от спрятавшихся в лесу бродников в бою на засеке их было видно отлично. В итоге, если считать всех вместе, в схватке пало более сотни мужей за всего семь уцелевших, отбитых полонян, – разве это равноценный размен?!

Следующие сутки бродники не готовили засады – Первак учел ошибки предыдущей схватки и весь день яростно строил людей, по поводу и без повода являя им свой гнев. Рык воеводы безропотно слушал Ингвар, подчиненный броднику самим князем, стыдливо прятали глаза остальные воины, когда Первак напоминал им, что приказывал отступить, трубя в рог! Теперь же он заставлял их произносить имена соратников, павших в битве, снова и снова – пока каждый не прочувствовал, что смерть сотоварищей лежит на его совести.

Или, по крайней мере, не осознал, что приказам воеводы действительно необходимо подчиняться. Неукоснительно подчиняться…

Сегодня Первак, кажется, все предусмотрел: Ингвар и полтора десятка дружинников – ровно половина уцелевших в прошлой схватке и сумевших поднять оружие – спрятались за засекой, прихватив десятка два клинков для полонян. Еще полтора десятка воевода оставил в личном резерве. Помимо завала на дороге бродники устроили засеку и перед своей позицией в лесу, собрав все имеющиеся копья и запасшись самодельными пиками. Последние изготавливали из дерева подходящей толщины и длины, заострив и обуглив наконечники. Против латника оружие слабое (хотя с какой силой ударить, особенно если в лицо), но бездоспешному мало не покажется! Таким оружием удобно колоть с возвышения, сдерживая на расстоянии напор штурмующих… В этот раз воевода решил дать бой – но только на своих условиях.

Разъезд куманов заприметили на дороге еще час назад, они быстро отступили при виде завала – а теперь половцев нет уже непривычно долго. Это начало беспокоить Первака. Но вот на дороге показалась наконец очередная группа полонян…

Воевода напрягся, готовый отдать приказ лучникам начать стрелять. Пальцы похолодели, сердце забилось сильнее, а удары его начали отдаваться в висках. Хотелось уже поторопить куманов, чтобы скорее приблизились, и началось дело – тогда напряжение отпустит, сменившись горячкой боя, давно уже привычной и понятной.

Колонна полонян человек в шестьдесят приблизилась к засеке, среди северян вновь затесалось около двадцати надсмотрщиков-степняков. Позади них враг спешился – но то лишь прикрытые щитами лучники, изготовившиеся к стрельбе. Что же, противник тоже учится противостоять засадам бродников, это понятно… Правда, Первака смутили какие-то мешки, что несли русские мужики, но воевода не заострил на этом внимания – мало ли чем половцы решили нагрузить полон? Может, инструмент какой с собой взяли, чтобы завал быстрее разобрать.

Но чем ближе подходили к засеке плененные кочевниками мужи, тем больше взгляд Первака цеплялся за какие-то незначительные несоответствия, что, однако, начали его настораживать. Это как зуд, источник которого никак не получается найти! Но с каждым шагом полонян он усиливался, и сомнения стали обретали уверенность. Если вначале воеводу насторожил упитанный вид мужиков, что можно было бы объяснить недавним полоном, то после его зацепила какая-то неправильность их походки. Возникло ощущение, что нетвердый, неуверенный шаг, пошатывания на ходу – все это на деле лишь представление! Воевода приготовился криком упредить дружинников у засеки, но медлил… медлил, боясь ошибиться! Вдруг блеснул луч солнца, отразился в прорехе на животе идущего впереди «северянина», и Первак бешено заорал:

– Это половцы!!! Половцы!!!

Воевода понял, что пленные – это переодетые в окровавленные, истрепанные обноски куманы. Но его крик из гущи леса лишь смутил дружинников, замерших у засеки, – и те поднялись с боевым кличем над завалом, готовые отбить полон. В этот же миг полоняне резко сели, склонившись над мешками, а надсмотрщики подняли самострелы[48], которые до того были скрыты от глаз русичей.