бы трех таких тайных слуг, и тогда не нужно было бы, держа в осаде город, морить жутким голодом несчастных повстанцев. И не произошло бы столь сокрушительного поражения в Тевтобургском лесу, если бы римляне отправили заранее такого Афрания зарезать Арминия, заманившего врага в засаду. А если бы в дружине нашего князя Игоря служил такой Афраний, то не пришлось бы, наверное, святой княгине Ольге мстить древлянам за своего мужа. Конечно, тайная или, лучше сказать, темная сторона истории человечества весьма богато и насыщенно наполнена многими мифами, легендами и рассказами о сношениях сатаны с человеком. Об этом, например, говорится в тех двух самых книгах о дьяволе, которыми руководствовался Михаил Булгаков при создании своего романа («История сношений человека с дьяволом» Михаила Орлова и «Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков» Александра Амфитеатрова). Тот самый чернокнижник Герберт Аврилакский, о котором Воланд упомянул в разговоре с литераторами, согласно легендам, будучи папой Сильвестром II, имел, например, непосредственное общение с самим сатаной. Но эти истории, о которых рассказывается в двух данных книгах, свидетельствуют только о случайных, не входящих в какую-то систему встречах человека с бесами. Эти явления бесов подобны именно тем явлениям дьявола, что описаны в московских главах романа Михаила Булгакова. Если же Афраний – это все-таки сатана, то мы тут имеем уже, очевидно, не случайные встречи, а сношения человека с дьяволом, которые вошли в определенную человеческую систему. Афраний находится при Понтии Пилате, как говорится, на постоянной основе, а не как прохожее лицо. Сам Афраний говорил Пилату, что начал службу в Иудее при Валерии Грате, исполняя ее уже пятнадцатый год. Не только за это время, но даже менее чем за четверть этого срока давно бы уже кто-то заметил в начальнике тайной службе и его слугах что-то странное, неземное и потустороннее. Никакая тщательная маскировка тут бы не помогла. Афрания давно бы уже разоблачили. Правда, первого свидетеля, наверно, постигла бы та же участь, что досталась Ивану, которого все, кроме Мастера, сочли за сумасшедшего человека.

Но самое главное, что служит против отождествления Афрания и Воланда, как бы они ни напоминали друг друга, – это осведомленность и границы знаний Мастера как автора романа о Пилате. Мог ли тот, спрашивается, как-то узнать или откуда-то почерпнуть, что на службе Понтия Пилата был князь тьмы? Если Афраний – Воланд, то откуда это знал сам Мастер? По роману, Мастер, выиграв деньги и бросив службу в музее, поселился в московском подвале, который был достаточно богат литературой: «<…> а в первой комнате – громадная комната, четырнадцать метров, – книги, книги и печка», – говорил лунный гость Ивану, рассказывая о себе. Здесь он и начал сочинять свой роман, в работе над которым вскоре стала помогать Маргарита, вдохновляя нового мастера. И вот что интересно: могла ли в этих условиях прийти в голову Мастера мысль, что Пилату служил не просто дух, замаскированный под человека, о чем даже не знал сам прокуратор Иудеи, а дух, существование которого скрывалось от лишних глаз, почему об Афрании, вернее, об его тайной службе, никто практически ничего не знал? Афраний даже не имеет второго личного имени – прозвища, в отличие от прочих персонажей ершалаимских глав. Понтий Пилат, Левий Матвей, Иешуа Га-Ноцри, Иосиф Каифа, Иуда из Кириафа и Марк Крысобой, относительно которого Пилат сам сказал, что «Крысобой» – это прозвище: «А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый?», – все они имеют второе имя, а Афраний и тот один из его помощников Толмай, руководивший командой погребения, его не имеют, потому что являются тайными агентами, состоящими на службе у прокуратора Иудеи. Кто будет давать прозвище тому, о ком никто практически не знает? Можно также заметить, что имя начальника тайной службы все время держится автором в тайне, пока прокуратор сам его не проговаривает, говоря наедине со своим слугой. Авторство Мастера решительно говорит против того, что Афраний и Воланд – это один персонаж, так как никто не смог бы этого узнать.

Как мы видим, существуют одинаковые по силе убедительности доводы в пользу и против того, что Афраний – это Воланд. И, должно быть, мы никогда точно не узнаем, как задумывал сам автор. И можно с уверенностью утверждать, что на какой бы стороне ни стоял читатель, будет ли он считать Афрания Воландом или нет, каждый раз он будет задумываться над этим вопросом, когда будет приступать к очередному чтению романа или хотя бы к просмотру к какой-либо из его экранизаций. Начальник тайной службы так и останется загадкой в читательском мире, и нас всегда будут озадачивать эти слова из 26-й главы: «и лунная ночь тотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою». О чем говорит эта многозначительная строка, если не о том, что тот – Воланд?

Причину же, по которой Михаил Булгаков сделал Афрания похожим на Воланда, мы уже озвучили. Действительно, когда читатель приходит к мысли, что Афраний – это, может быть, Воланд, он сам спотыкается на собственных словах, видя их крайне неверную формулировку: «Мне кажется, – полагает читатель, – что Воланд и Афраний – это один и тот же… тот же персонаж». Читательская мысль здесь спотыкается, сбивается подобно Мастеру, не знавшему, «как обращаться к коту, на «ты» или на «вы», и приходит к верной идее подобно тому, как ученая мысль спотыкается, видя упавшее яблоко, и приходит к открытию физического закона. В самом деле: когда Афрания принимают за человека, мы видим в нем одного персонажа, а когда Афрания принимают за дьявола, мы видим в нем уже другого персонажа! Это отнюдь не один персонаж! Два в таком случае выходят совершенно разных романа о Пилате, но с совершенно одинаковым изложением текста! Текст один – романа два. Как будто перед нами какой-то парадокс. Но перед нами не парадокс, а вопрос, который ставит перед лицом читателя Михаил Булгаков и роман «Мастер и Маргарита»: Афраний – это человек или дьявол?

В 3-й главе данного «Следствия по делу Воланда» было весьма кратко и достаточно сжато сказано о том, что членов свиты Воланда связывают отнюдь не человеческие отношения – отнюдь не любовь, ни к чему, кроме как к человеку, не сводимая – отнюдь не любовь, которую здесь можно заменить словом «человечность». Любовь в любом виде и во всякой форме очеловечивает Воланда, в результате чего он перестает быть дьяволом. Князя тьмы, Коровьева, Азазелло и Бегемота действительно что-то связывает и объединяет,