прохладой. На том берегу не видно было огней, земля сливалась с белесым сумраком ночи.

У самой воды беглецы наткнулись на милицейский наряд. Для четверки пеших милиционеров встреча оказалась столь же неожиданной, как и для верховых: на окрик «Стой!» Михаил и Магомед подняли коней на дыбы и погнали в воду. Вслед им застучали выстрелы – милиционеры были решительно настроены и, не получая стрельбы в ответ, палили с азартом. Уже в воде, то и дело оборачиваясь в седлах, беглецы начали стрелять по преследователям – Михаил из пистолета, Магомед из винтовки, снятой с убитого на пустыре. О прицельных выстрелах нечего было и думать, палили по вспышкам на берегу. Михаил, стреляя, обернулся назад не пригнувшись, и шальная пуля с берега ударила его в грудь, пониже стыка ключиц. Князь покачнулся от сильного удара, Магомеду с трудом удалось помочь ему удержаться в седле. Преследователи продолжали стрелять, огни посверкивали у кромки воды. Магомед схватился за щеку – милицейская пуля обожгла скулу. Но и с берега долетел громкий стон от боли и страха: стало быть, и там пули беглецов угодили в цель.

Крепкие лошади плыли, держа головы высоко над водой и отфыркиваясь. Холодная камская вода пронизывала до костей, долго продержаться в ней истекающему кровью человеку было невозможно. От кровопотери и холода Михаил почти лишился сознания, Магомед неимоверными усилиями не давал ему сползти с седла. Черная полоска противоположного берега была еле различима, и надежда на спасение уже едва теплилась. Лошади, прижав уши, упрямыми толчками продвигались вперед. Нащупав наконец твердую землю, они прыжками выбрались на сушу и отряхнулись, разбрызгивая капли воды. Лес подходил вплотную к берегу, в зарослях было темно и тихо.

Спасительная Кама

На первой же прогалине в лесу Магомед спешился и бережно, как ребенка, снял ослабевшего, потерявшего много крови и раненного еще и в правое колено Михаила с лошади. Рана на груди князя кровоточила, но не была смертельной. Магомед зажал входное пулевое отверстие тряпицей, припасенной перед побегом как раз для такого случая. И первое, что в призрачном свете белой ночи привлекло его внимание, когда он распахнул ворот рубахи генерала, был искореженный пулей круглый золотой медальон. Это об него ударилась милицейская пуля, это он не дал смертоносному кусочку свинца достичь сердца князя и уберег его от верной смерти. Глядя на амулет, Магомед удивленно цокал языком: не окажись здесь эта медалька на цепочке, по соседству с нательным крестиком, на пути пули – и великого князя уже не было бы в живых. Вот ведь как повезло человеку, вот как Всевышний все устроил наилучшим образом: подставил золотой кругляк – и спас царя! Дальше этого мысль отважного Магомеда не воспаряла, да и ни к чему это. Аллах акбар!

Примерно о том же, наверное, думал бы и Михаил, если б его сознание не было затуманено болью: два десятка лет назад на роскошной Ривьере заботливая бабушка Виктория, великая королева, надела ему на шею этот талисман, чтоб он спас его от смерти. И вот в лютый час так и случилось. Всевышний пишет судьбы людей на небесах, и все исполняется, как предначертано. Что это – случайность или закономерность? Или, может быть, чудо? Человек этого не знает, да и знать опасается. Знания, как сказал библейский мудрец, умножают скорбь.

Надо было спешить, уйти подальше от Перми. Отдохнув немного, тронулись в путь, глубже в лес. Кровотечение из ран Михаила удалось унять, но потеря крови и болевой шок давали о себе знать: князь держался в седле лишь усилием воли. Часа через два на смену белой ночи пришел сказочный розовый рассвет и забрезжил над черными кронами деревьев. Чудо жизни продолжалось: перед путниками в прозрачном свете зари будто из-под земли возникло человеческое жилье: крытая мхом и соломой избушка, запрятавшаяся меж стволами вековых пихт.

Пришли…

18

Лесной скит

Спешившись у лесной избушки, Магомед постучал рукоятью нагайки в дощатую дверь, висевшую в дверной коробке на ременных петлях. Дверь отворилась, на пороге стоял сухопарый старик с плешивой головой, в монашеской черной рясе, подпоясанной солдатским ремнем. Чернец глядел на незваного пришлеца с доброжелательным любопытством и без всякого страха: как видно, не боялся ни леших, ни лихих лесных разбойников.

– У меня раненый, – сказал Магомед, буравя жестким взглядом голубые, под седыми бровками, глаза отшельника. – Примешь?

– Ефрем! – оглянувшись, позвал старик, а потом, вопросов не задавая, шагнул к Михаилу – помочь раннему гостю снять раненого с седла.

Вышел из хижины и Ефрем, крепко сбитый чернобородый монах в вязаной шапочке, и без лишних слов умело взял коней под уздцы. А Магомед с плешивым стариком внесли обессиленного Михаила в каморку, чуть подсвеченную масляным светильником, и уложили его на дощатый топчан, застланный лоскутным одеялом.

– Тебе умыться надо, – сказал старик Магомеду. – Вся щека в кровище… Ермолай меня зовут. А тебя?

– Магомед.

Диковинное имя никак не подействовало на старика Ермолая. Магомед так Магомед.

– И одежку надо постирать, твою и его, – он кивнул на раненого. – А то кровь засохнет, потом не отскребешь.

Как видно, этот Ермолай неплохо разбирался в таких вещах.

Вместе они очистили и обмыли раны Михаила на груди и на ноге. Ермолай принес стеклянную баночку с буро-зеленой травяной мазью, приложил это снадобье к разорванной пулями коже раненого и туго перевязал полотняным бинтом.

– От красных ушли, – дал, наконец, объяснение своему появлению здесь Магомед. – Теперь подлечиться – и дальше…

Ермолай не стал выспрашивать, что у них за история произошла с красными, а просто протянул Магомеду баночку с мазью:

– На, щеку намажь. Через неделю заживет, как рукой снимет.

– Само пройдет, – усмехнулся Магомед. – Зачем лекарство-то переводить.

– Как хочешь, – не стал спорить старик. – А товарища твоего, – он кивнул на Михаила, – надо перевезти в дальний скит, на ту сторону реки. Там один наш монах живет, он прежде доктором был.

– Вылечит? – строго спросил Магомед.

– Вылечит, – не усомнился Ермолай.

Дальний скит стоял глубоко в лесах: три избы, четыре землянки. Неприметные тропы к нему вели, и не каждому дано было сюда добраться, десяток крепких, с дубленой кожей затворников в грубых монашеских рясах укрывались здесь от мирской суеты и смуты.

В лесной чащобе дни незаметно перетекали в ночи и катились дальше, к концу времен, одному только Богу ведомому. Под присмотром и надзором старца Федора, до смуты служившего врачом в военном госпитале, Михаил выздоравливал медленно, но верно. Из раны на груди монах извлек пулю, отскочившую от медальона и впившуюся в ребро, тогда и пошло все на поправку. Раненая нога потребовала трех операций и особого подхода: раздробленные кости колена не оставляли надежды на полное восстановление: Михаилу суждено было остаться хромцом до конца жизни. Но, как в народе говорят, нет худа без