добра: за долгое время, проведенное в гуще леса, в покое и тишине, на жестком рационе скита и травяных отварах старца великий князь избавился наконец от своей язвы.

Магомед не сидел без дела возле раненого командира, не тяготил его особый уклад жизни обитателей скита и их монашеский быт. Все свободное время, а другого у него, собственно, и не было, он трудился в подсобном хозяйстве, предназначенном для прокормления братии. Корова и тройка овечек, кроли, куры и ухоженный огород – здесь Магомед себя чувствовал, почти как в родном ауле. Протекала поблизости от скита и тихая речка, богатая рыбой, но к водной живности ногаец, как степняк, испытывал недоверие, граничившее с отвращением: рыба не мясо, а так – ни два ни полтора.

В лесном скиту Магомед, несмотря на свое явно басурманское происхождение, пришелся ко двору: он, как и лесные монахи, был немногословен, скуп на эмоции и до работы охоч. Не куры и кролики, а пара лошадей из пермской милицейской конюшни да тройка белых овечек пробуждали в его душе воспоминания о далекой родине, где отары бродят по зеленым склонам гор, как облачка по шири небес. Магомед окружал овец особой заботой как своих смирных землячек – следил за кормежкой и оберегал от волков, обитавших здесь во множестве.

Идея наладить в скиту производство войлока пришла ему в голову не случайно: ногайцы с давних времен сбивали войлок из овечьей шерсти и шили из него одежду, изготавливали узорные коврики и потники под седла своих коней. Умение валять войлок веками передавалось из поколения в поколение, и семью Магомеда это мастерство не обошло стороной – он видел с детства, как женщины усердно раскатывали валками шерсть, смачивая ее водой и закрепляя паром, и придумывали красивые узоры для кийизов. За трудом ногайца братия наблюдала с молчаливым одобрением, а один из монахов, отец Андрей, даже пошел в ученики к мастеру, так что и после того, как Михаил с Магомедом распрощались с монахами и ушли своей дорогой, выделку войлока в скиту не забыли и не забросили: мастерская продолжала работать вплоть до 1934 года.

* * *

А в декабре 1934-го, перед рассветом, скит окружили полсотни солдат НКВД. Монахов выгнали на мороз и, подталкивая прикладами, сбили в кучу. Никто из них не жаловался и вопросов не задавал. Всем все было ясно и без вопросов: конец пришел.

Суд был скорый и закрытый. Лесных чернецов чекисты обвинили в создании законспирированной контрреволюционной организации и приговорили к высшей мере пролетарской защиты – расстрелу.

На месте скита поставили бараки, забор со сторожевыми вышками и пригнали заключенных на лесоповал – стране нужен был лес, и ГУЛАГ расширял свои владения.

По прошествии лет никто так и не обратился к властям с ходатайством о реабилитации казненных.

* * *

Говорят, время не властно над памятью. Еще как властно! Память всегда в подчинении у времени, прошлое зыбко и обманчиво, как мираж в пустыне. Миф предпочтительней для потомков, чем голая правда, которая глаза режет. Да и кто ее помнит, эту неудобную правду, и хранит? Миф устойчив, а факт мимолетен. Время сглаживает острые углы прошлого, и у каждого человека – свой малый отрезок времени, и каждый в своем времени живет. Так было, так есть, и кто знает, что будет?! Вот и выходит, что календарь и часовые механизмы со своими стрелками и цифрами всего лишь отмеряют эти отрезки и фиксируют важные для человека события в бездне Вечности.

Сквозь бескрайние лесные дебри события Большого мира не долетали до обитателей лесного скита. Отшельники жили здесь в своем мире и в своем времени, безропотно смиряя гордыню перед Главным Устроителем, и это был стержень их бытия. Михаил, оклемавшись после ранений, не вел с монахами вольнодумные споры о мироустройстве. Он сохранял неколебимую верность строгим догматам православия, и никому не приходило в голову с ним дискутировать. Терпимость составляла житейскую основу лесного товарищества, исповедовавшего христианское единобожие. И все-таки в этом монолитном кругу Магомед держал рот на замке и о своих басурманских взглядах на божественное предпочитал не высказываться. В конце концов, у всего на свете есть свой предел, и терпимость не составляет исключения.

Тем временем в Большом мире, за лесом, за рекой и за морем события шли своей чередой. В России полыхал Красный террор, германцы извлекали максимум пользы из российской смуты, а лондонские газеты наперебой печатали новости одна другой интересней и увлекательней. Респектабельная «Таймс», по сведениям из достоверных источников, оповещала читателей о том, что великий князь Михаил объявился в Туркестане и возглавил там освободительное движение, имеющее своей целью поход на Москву и избавление родины от большевистского гнета. Через неделю та же газета сообщила, что Михаил уже в Омске, во главе сибирского восстания. Сомнений в том, что Михаил жив и руководит борьбой с красными мятежниками, в публике не возникало. Омск и загадочная Сибирь постоянно фигурировали не только в газетных статьях, но и в материалах секретных служб. Законспирированный британский агент ST-12 сообщал из Стокгольма, что в Швецию поступило известие о временном нахождении в Омске великого князя Михаила Александровича, где он из губернаторского дворца руководит подготовкой к освободительному походу на Кремль. Над дворцом, по словам агента, развевается императорский штандарт, из чего можно сделать вывод о намерениях великого князя. Донесение таинственного ST-12 подтверждает британский военный атташе в Токио, отправивший в Лондон шифровку: «В сибирском Омске великий князь Михаил формирует армию для борьбы с большевиками». Слух об успехах Михаила докатился и до Персии, куда за участие в убийстве Распутина был сослан «ландыш» – великий князь Дмитрий. «Миша продвигается к Москве с казаками, – пишет Дмитрий в своем дневнике, – и он провозглашен Императором».

«Достоверным источником» дезинформации о планах и передвижениях Михаила служил отдел пропаганды ЧК. Чекисты, поднаторевшие в сочинении и распространении слухов, подбрасывали их «друзьям» в странах Западной Европы, те печатали фальшивые новости в своих левых листках, откуда «жареные факты» разлетались по солидным изданиям, рыскавшим в поисках сенсаций. И только после таких внушительных публикаций переводы статей, со ссылками на влиятельные западные газеты, появлялись в России. Возвращался мусорный ветер на круги своя…

Усилия чекистов-пропагандистов достигали поставленной цели, а цель, как всегда, оправдывала средства своего достижения; все шло по революционной науке. Западные обыватели одобряли большевиков, оказавшихся не такими кровожадными, как их рисовали, – они вот пощадили князя Михаила, хотя могли его казнить, а он теперь пошел против своих благодетелей. Читатели газет с нетерпением ждали развития захватывающих событий: как-то дальше пойдут дела у брата расстрелянного царя Николая Второго, когда казацкая конница доберется до Москвы, и к кому из западной родни обратится за поддержкой великий князь Михаил Романов.

Этот вопрос не давал покоя аналитикам