была ценна для них своим знанием английского.

Правда, и здесь дети попытались сжульничать.

– Денис Ионыч, а вы по-английски знаете? – невинно осведомился Конни, когда господин Стенин в очередной раз нас посетил.

– Нет, малыш, увы, не настолько хорошо, – рассмеялся тот, пролистывая Майн Рида, которого Конни впихнул ему в руки. – Но зато могу поискать перевод – «Всадника без головы» ведь на русский давным-давно перевели!

«Спасибо вам огромное, дорогой Денис Ионович!» – так и хотелось фыркнуть мне, но я сдержалась.

И не зря. Когда в следующий свой визит Стенин принес перевод, то мальчики, начав было читать, как-то очень быстро приуныли и, стесняясь, уточнили у меня, в силе ли наш уговор.

В тот визит Стенина я присутствовала при их разговоре – все исподтишка рассматривала Сержа, помня о словах Елены Сергеевны, что мальчик похож на Сорокина. И понимала, что ничего мне это не даст…

Серж был самым обычным мальчиком – не низким и не высоким, не полным и не худощавым. Темно-русые, не слишком густые волосы, голубые глаза и тоненькое, еще детское личико с заостренным подбородком. Совершенно не за что зацепиться!

Я пыталась сравнить мальчика с моим подозреваемым Стениным, но очень с трудом могла себе представить Дениса Ионовича молодым красавцем – без его объемного живота и оплывших щек. Глаза у него тоже были голубыми, зато волосы – точнее то, что от волос осталось, – гораздо светлее и с явным медным отливом, чего у Сержа не наблюдалось даже близко. Впрочем, я отлично знала о существовании красок для волос: простейшая хна дает как раз медный оттенок.

Курбатов же имел волосы совершенно седые, так что невозможным казалось определить цвет его шевелюры в молодости. Еще он был высок, широкоплеч и голубоглаз – да и все в нем говорило о том, что в молодости он считался весьма привлекательным мужчиной.

Покойный Балдинский тоже имел голубые глаза, а волосы его как раз были темно-русыми, как и у Сержа. Посмотреть бы на лицо Балдинского до ожогов…

Зато больше всего внимания к детям проявлял, без сомнений, Стенин. Вот и сегодня, обменявшись с Еленой Сергеевной лишь парой фраз, он откланялся и попросил меня отвести его к детям. И дети, особенно близнецы, его обожали: сейчас, не обращая внимания на меня, они наперебой рассказывали, как здорово провели время в Березовом. О происшествии на реке Никки уже совершенно забыл.

– А еще месье Ильицкий привез с собой Джека! – перебивая брата, спешил поделиться Конни.

– Джека?

– Да, он настоящий английский спаниель, охотничий пес! У него нюх знаете какой! Что хотите найдет по запаху! Месье Ильицкий сказал, что родной брат Джека – охотничий пес главного егеря при дворе английской королевы!

– Самой английской королевы? Подумать только! – рассмеялся в ответ Стенин.

Я тоже не смогла сдержать улыбку. Вспомнила, как спросила у Ильицкого, действительно ли его спаниель королевских кровей, а тот, совершенно не смущаясь, пожал плечами и ответил:

– Все может быть. Я выменял его за бутылку виски у гостиничного швейцара… но кто знает, какими путями он попал к швейцару, правильно?

– А еще Мари стреляла из револьвера! – не замечая улыбок, наперебой рассказывали мальчики.

– Да что вы говорите?! – делано изумился Стенин.

– Да, из настоящего!

– И сразу попала в цель! Папá ее похвалил и сказал, что она эта… как ее… Анфиска-Палата!

– Афина Паллада! – вспыхнула, возмущенная оговоркой брата, Мари.

Моя воспитанница сидела с нами, правда, в разговоре прежде не участвовала, а, устроившись с ногами в кресле, читала что-то из своей брошюры, испещренной иероглифами.

– Афина Паллада – это греческая богиня, чтоб ты знал, балда, – продолжала Мари. – Вот только быть вечно непорочной девой-воительницей – нет уж, увольте.

– Мари, Мари… – ласково рассмеялся Денис Ионович.

Мне следовало одернуть девицу, поскольку мальчики уже начали совещаться, что бы могло означать слово «непорочная». Но, видимо, у меня было слишком хорошее настроение, поэтому я лишь хмыкнула:

– Не волнуйтесь, ma chère, Афиной вам точно быть не грозит, поскольку, ко всему прочему, она еще и богиня мудрости. А вы скорее уж Эрида – богиня хаоса.

– Нет, какая же Мари богиня хаоса? – смеялся Стенин. – Она у нас Фрейя, и только Фрейя! Красавица, богиня любви и – совсем чуть-чуть – войны.

Искоса наблюдая за Мари, я отметила, что на мои слова она усмехнулась краешком губ, а после поверх своей книжки взглянула на меня. С четверть минуты мы так глядели друг на дружку, словно заново знакомясь. А потом, так ни слова и не сказав, опять уткнулись каждая в свою книгу.

А спустя еще минут десять я услышала, как к воротам дома подъехала коляска, – выглянула в окно и сразу увидела топчущегося у дверей посыльного с огромным букетом роз. Тотчас отложив книгу, я попросила Мари приглядеть за мальчиками и направилась к парадной лестнице. Увидела как раз, что Аннушка открывает дверь и рассеянно принимает букет из рук посыльного.

– Для Катерины Карасёвой, – притаившись на лестнице, услышала я его голос, – распишитесь-ка здесь, сударыня…

– Ну, дела! – изумилась Аннушка, утыкаясь в розовый букет носом, когда закрыла за посыльным дверь. А потом крикнула наверх, все еще не видя меня: – Катька! Тут презент для тебя притащили – где ты прячешься опять?!

Глава двадцать восьмая

Аннушка продолжала обнюхивать букет, а потом, увидев на лестнице меня, громко ухмыльнулась:

– Надо ж какой шикарный! Вот смеху-то будет, если Катька и правда замуж за прынца какого выскочит. В тихом омуте, как говорится…

– Аннушка, позвольте я сама букет Катюше отнесу, – предложила я, протягивая к цветам руки и не давая ей шанса отказаться.

– Ну, отнесите… только потом расскажете, какое у Катьки лицо было?

Я ответила ей лишь укоризненным взглядом – порой Аннушка совершенно забывалась.

– Это что – мне? – недоверчиво спросила Катюша, когда я постучала к ней в комнату с цветами в руках.

– Да, посыльный сказал, что вам. Там записка есть, – кивком я указала на притаившуюся среди розовых бутонов карточку.

Катюша немедленно ее схватила и, нахмурившись, принялась читать:

– «Многоуважаемой Екатерине Сергеевне Карасёвой… со всем почтением… премного благодарен вам за Вашу доброту… подпись: Коньяков-Бабушкин Савелий Прохорович…» Ничего не понимаю, – совсем растерялась Катюша. – Я не знаю никакого Коньякова-Бабушкина. И я вовсе не Сергеевна…

Она, кажется, начала понимать, в чем дело, но поздно: я уже протиснулась мимо ее плеча в святая святых – Катюшину спальню. Почему святая святых? Потому что, как я уже говорила, дальше порога она обычно без крайней надобности никого не пускала.

Сейчас же Катюша слишком занята была