Но подобные всполохи случались с ней все чаще и чаще. Надю это тревожило. Она даже подумала: а может, переехать на время к маме, ну что она там, в бывшей коммуналке, одна. Но Тамара Ивановна так рьяно отвергла идею, что Наде даже стало немного обидно.

«У меня никогда не получалось ни с кем сосуществовать. Я сею хаос, и в этом хаосе мне хорошо и уютно. Если кто-то начнет перекладывать мои духи и стряхивать крошки с моего стола, я сойду с ума».

Но вместе с тем малыша она ждала – с надеждой, волнением. И Надя не то чтобы рассчитывала на заметную мамину помощь, но все равно ей было приятно. Наконец случилось то, о чем она мечтала столько лет, – мама втянула в круг своих интересов и ее, Надю, и в радужных маминых мечтах о будущем все чаще всплывало имя дочери.

Это было так необычно и умиротворяющее, что, даже допуская возможность воздушного замка, Надя в такие минуты все равно чувствовала себя почти счастливой.

В делах любовных Марианна была не стратегом, а пехотинцем с бурлящей адреналином кровью. Она храбро шла напролом, ее интересовало только то, что находилось в непосредственном поле зрения. Она была магистром кровавых атак, ее совсем не занимал тыл противника.

Между тем в тылу у противника была жена Светлана. Морской биолог, находящийся в нежном возрасте двадцати шести лет. Загорелая блондинка с мускулистыми, как у породистой лошади, ногами. Они познакомились в Австралии, где он отдыхал с предыдущей женой, а Светлана, в те годы еще студентка, работала по гранту. Она была Афродитой и Артемидой одновременно. Прекрасная бесстрашная охотница, вышедшая из пены морской. На диком пляже стоял знак – надпись «shark zone» и рисованный профиль акулы с зубастой пастью. Борис и его жена вышли из автобуса сфотографироваться. А потом показывать московским друзьям – смерть плавала в пятидесяти метрах от нас, а ее присутствие отметили всего лишь будничным дорожным знаком. Если бы жена знала, что в пятидесяти метрах плавала не только смерть, но и прекрасная блондинка, которая – не пройдет и двух месяцев – разрушит ее семью, она бы скомандовала водителю сильнее давить на газ. Но она ничего такого знать не могла, поэтому в шутку предложила:

– Окунемся?

Он обернулся к морю, надеясь увидеть плавник, как в фильме «Челюсти». И вдруг – девушка. Как привидение, невозмутимое в своей печальной строгости. Разве что для привидения она была слишком живой – румянец как у матрешки, сбитые коленки, выгоревшие брови. Через голову стянула старенькую неопреновую футболку, осталась в видавшем виды купальнике. Ее молодость не нуждалась в огранке, она была хороша и так, сама по себе. Тело словно морем обточенное. Борис засмотрелся. Жена заметила, нахмурилась.

– Она русская, – сказала насмешливо.

– Это еще почему?

– Только русские так смотрят на мужиков. Вызывающе.

– А она что, на меня смотрела? – во второй раз удивился он.

Девушка тем временем с улыбкой помахала им рукой. И, подхватив ласты, пошла в их направлении. Жена посмотрела на часы:

– Нам пора. Пошли в автобус.

– Ну что ты, в самом деле. А вдруг человеку помощь нужна.

Потом, прокручивая в памяти этот момент, Борису, кажется, удавалось вспомнить, что эта улыбчивая белобрысая незнакомка сразу произвела на него гипнотическое действие. Ее хотелось подпустить ближе, ее хотелось рассматривать. Ей не было нужды бояться акул, потому что она сама была как акула.

Она попросила подбросить ее к соседнему пляжу. Ее унесло течением, а там, на пляже, группа биологов, в том числе ее научный руководитель.

– А вам не страшно? – Борис смотрел на нее как завороженный. – Здесь же купаться запрещено.

– Это для туристов, – рассмеялась Светлана. – На самом деле акулы не так уж часто нападают. Чаще – на серферов, которых путают с морскими черепахами. Смотрят снизу – доска, руки, ноги. Похоже на черепаху. А я – не похожа. Во всяком случае, хочу в это верить.

– Вы похожи на русалку, – вырвалось у Бориса.

– А хотите завтра с нами на риф? – неожиданно предложила блондинка. – Вам понравится.

– Завтра мы не можем, – вмешалась жена. – У нас экскурсия.

Но было уже поздно. Светлые глаза блондинки смеялись ему в лицо. Борис никогда не считал себя бабником. Он был привлекательным мужчиной. К тому же психологом. Вокруг психологов всегда много женщин. Он считал, что любит жену. Они были вместе почти семь лет. У них была собака, дурной веселый эрдель. Жена Бориса считала, что общая собака – серьезнее, чем общий ребенок. Потому что дети, бывает, появляются случайно, а собаки – никогда. И вот все это – его уютная вселенная с привычными шутками, непременным еженедельным сексом, пахнущей яблочными пирогами и собачьей шерстью квартиркой в Бибирево – все это вдребезги разбилось о смеющийся взгляд девушки, которую он знал меньше пяти минут. Если бы такую историю рассказал кто-нибудь из его пациентов, Борис предложил бы ему психоанализ по системе старого доброго Фрейда, а потом долго и тщательно ковырялся бы в его детстве, как в зажившей болячке.

– Мы сможем, – сказал Борис. – Экскурсия – это банально. Ее можно отменить.

И все. Этим «мы сможем» он поставил подпись на договоре с дьяволом. Жена, конечно, что-то заподозрила, но вряд ли могла и предположить, что все так серьезно. Вечером они поссорились. А потом жена плакала на балконе номера, сутулая, красноносая, а Борис чувствовал себя виноватым. На следующий день, на рифе, он словно помолодел на двадцать лет. Именно такой была разница в возрасте между ним и Светланой. Двадцать лет. Целая жизнь. Он сверкал глазами, смеялся, шутил, прыгал с борта лодки, поднимая брызги. Жена шепнула, что он ведет себя как мудак. А ему было хорошо – как никогда в жизни. Он видел мурену и морскую звезду. А Светлана продиктовала ему свой московский телефон – домашний.

– Я вернусь через два месяца, в марте, – прошептала она.

Борис не понимал, что она в нем нашла. С ним-то все понятно. А она? Вокруг столько молодых, мускулистых, загорелых. Ее научный руководитель – австралиец, похожий на Пирса Броснана в роли Бонда, – крутился вокруг нее, как двухметровый загорелый шмель. А ей понравился Борис, мальчик из хорошей семьи. Если в нем и была чертовщинка (а она была), то за один день разглядеть ее было невозможно. Потом Светлана призналась, что ее тоже словно ужалили. У нее был в Австралии главный любовник – море – и второстепенный – будущий хирург по имени Чарльз, брюнет с усиками, как у Джона Гальяно. Она не искала амурных приключений. Но встретила Бориса – и как будто магнитом к нему потянуло.

А потом был роман на расстоянии. Телефонные звонки и огромные счета. Бесконечные смс-сообщения. Одно нашла жена. Был такой скандал, что соседка с верхнего этажа явилась к ним в половину второго ночи, в застиранном халате и с компрессом на голове. Скандальная баба, директор овощной базы. Но, увидев выражение лица жены Бориса, орать перестала. Извинилась и ушла. Поняла все, наверное.

Жена собрала вещи и уехала к матери – она и не думала, что уезжает навсегда, это был предсказуемый акт дрессуры. Эрделя тоже забрала. Все подруги говорили, что она поступила правильно, что теперь он на брюхе приползет. Конечно, приползет, куда он денется. За их спинами – семь лет, семь июней в Крыму, семь новогодних елок, семь противней с имбирными рождественскими печеньями. Жена всегда пекла печенье на Рождество – ортодоксальная американская традиция, которая превратилась в прогрессивную российскую. За их спинами – любовь, которая уютно спит в мягком коконе взаимной привычки. А с этой Светланой у него что? Слова в его стареньком аппарате «Нокиа». Голос, искаженный расстоянием и телефонными помехами. И одно единственное утро на солнечном рифе.