Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не пожалели.
Потому что на следующий день выяснилось, что злопамятный Сверчков тщательно фиксировал всех спутниц Сулеймана-оглы, что было абсолютно нетрудно, если есть доступ к охранным видеокамерам. За две недели самоизоляции Егор Федорович накопил великолепную коллекцию изображений Мамедова с разнообразными женщинами и через популярный мессенджер переслал фотографии супруге Сулеймана-оглы, сопроводив их точно выверенными комментариями.
Собственно, за эту выходку Сверчкова и планировали убивать.
Когда мы с Баффи вышли на улицу, основные события разворачивались у песочницы: красный как рак Мамедов стоял перед красным как рак Сверчковым и ругал его словами, которые почему-то принято называть «последними». Нашего «непрофессора» поддерживали соседи, возмущенно высказывающие Сулейману-оглы наболевшее: от возмущений по поводу подорожавшей гречки до жалоб на неумелого сантехника. В команду Мамедова записались его брат и пара «коллег», которые ничего не высказывали, зато готовились бить пенсионера и активиста. Чувствовал себя Сулейман-оглы уверенно, однако оборзеть окончательно и «раздавить» Сверчкова не успел. И не потому, что к месту разборки успел явиться господин участковый полицейский.
Нет.
Просто во двор въехала «Скорая», из которой вывели Риту Колпович с дочерью.
Они были заплаканы и облачены в белые одежды.
Второй снаряд в нашу воронку
Неприятное чувство, появившееся после заражения Федорова, довольно быстро растворилось в самоизоляционной повседневности. Часть жильцов стала носить маски. В перчатках ходили единицы. А скучающие по «живому» общению женщины периодически устраивали «дискуссии» около подъезда. Другими словами, несмотря на Федорова, которого до сих пор не отпустили из больницы, несмотря на выпуски новостей, в которых рассказывали о битком забитых больницах, осторожничали далеко не все.
Не осознали серьезность происходящего.
– Рита, что случилось? – громко спросила Роза Ефимовна.
– Костя заболел.
– Где он?
– В реанимации.
– Боже…
Колповичи уехали на дачу одними из первых и, зная их, можно было не сомневаться в том, что они сидели на своем участке безвылазно, а если выходили в магазин, то снаряженные, как космонавты. Тем не менее Костя заболел так, что оказался в реанимации.
Рита разрыдалась.
Я тихо выругался, а стоящий рядом Артурчик медленно натянул на физиономию маску.
Приехавший с Колповичами фельдшер оглядел толпу и покачал головой. Он ничего не сказал, но все было понятно без слов.
Светская жизнь на «удаленке»
– Согласно бортовому журналу, двадцать седьмого июля 1798 года корабль Соединенных Штатов Constitution отплыл из Бостона, имея на борту экипаж в 475 офицеров и матросов, 48 600 галлонов свежей пресной воды, 7400 орудийных выстрелов, 11 600 фунтов черного пороха и 79 400 галлонов рома. Целью похода была борьба с англичанами…
– Галлон – это сколько? – скучным голосом осведомился Андрюха.
– Если американский, то три и восемь, – ответил я.
– Три, семьдесят девять, – уточнил Запятой. Он был бюрократом и умел составлять красивые отчеты.
– Ага, – сказал Андрюха. – Продолжай.
Он был полковником и умел выслушивать красивые отчеты.
– Достигнув Ямайки, фрегат взял на борт 68 300 галлонов рома, а на Азорских островах – 64 300 галлонов португальского вина.
– Разве Азорские острова рядом с Ямайкой? – поинтересовался любознательный Потапов.
– Я не знаю, – развел руками Запятой.
– Почему спрашиваешь? – спросил я.
– Вино хорошо идет после рома.
– Кому как, – вздохнул Боря. – В меня по утрам вообще ничего не лезет. Ну, в смысле, если вечером – того.
– Если вечером «того», то ты потом до шестнадцати часов болеешь, – улыбнулся я. – Не меньше.
– Это если я с вами «того». А если без фанатизма, то утром я всегда как огурец. Даже за руль могу сесть.
– Ты продолжай, продолжай, – попросил Андрюха. – Всем интересно, чем все закончилось.
– Так вот, – вернулся к докладу Запятой. – В конце похода Constitution высадил на шотландское побережье десант, который захватил перегонный завод и переправил на борт 40 000 галлонов виски. После этого корабль отправился домой. Когда двадцатого февраля 1799 года фрегат прибыл в Бостон, на его борту не оставалось ни рома, ни виски, ни вина.
– Неплохой трип, – оценил я.
– Вранье! – категоричным тоном заявил Потапов. И показал листок бумаги, на котором товарищ полковник все это время проводил сложнейшие вычисления. Особенно меня умилило сложение в столбик. – Я все посчитал!
– Калькулятор сломался?
– Если галлон – это и в самом деле три и восемь десятых литра, то на корабль погрузили 950 000 литров разной выпивки, не считая воды.
– Вино тоже, оно слабенькое.
– Не мешай, – отрезал товарищ полковник. – Получается 1980 литров на человека на весь поход.
– Если все они дожили до конца путешествия, – заметил Запятой.
– Ты тоже не мешай.
– Между прочим, это я подготовил историческую справку, – обиделся Боря.
– Поход длился 209 дней, а значит, в день на человека приходилось девять литров.
Какое-то время мы с Борисом молча переваривали услышанное, пытаясь осознать, сколько это – девять литров. Лично я осознал это как три трехлитровые банки, в которых бабушка закрывала на зиму ягодные компоты. Что представил Боря, я не знаю, потому что от сентиментальных детских воспоминаний меня отвлек голос Потапова:
– Даже нам столько не выпить, – веско произнес Андрюха. – Забудьте.
Слова прозвучали приговором.
– Я просто поделился интересной информацией из сети, – рассказал Борис. – Думал, вам будет интересно.
– Потому что про выпивку?
– Потому что про армию.
– Это про флот.
– А в сети много фейков.
– А за фейки товарищ полковник может и посадить, – заметил я.
– Это зарубежные фейки, – нашелся Запятой.
– Тогда ладно.
Если вы думаете, что обсуждение проходило во время застолья, то ошибаетесь: поскольку стрелки часов едва перевалили за одиннадцать утра, мы были абсолютно трезвы. Нет, мы просто были абсолютно трезвы, а то, что стрелки часов едва перевалили за одиннадцать, оказалось совпадением. Спросите, при чем тут одиннадцать? Потому что до полудня приличный человек не выпьет даже бокал белого.
Ну, в смысле, если приличный человек не с похмелья.
И еще мы были не вместе, а общались через модное приложение, потому что, узнав о болезни Колповича, и Катерина, и Лея Давидовна строго-настрого запретили нам встречаться. Потапову никто ничего не запрещал, потому что Люба сидела на даче и еще не прочитала паблик «Двух Башен», но