– В начале начал, – завел островитянин скрипучим голосом, – была черная бездна Гинунгагап. С севера от края ее лежало царство вечного льда и мрака – Нифльхейм, а к югу – огненная страна Муспелльхейм. В Нифльхейме бил родник Хвергельмир, будучи истоком для двенадцати мощных рек Эливагар. Когда сошлись края бездны, возник Мидгард, и Мировое древо Иггдрасиль пронизало все миры…

Ласково улыбаясь и кивая, Робинзон протянул руки к своему шалашу, поглядывая Эваранди за спину, в сторону лодки. Приметив нехороший блеск в глазах Крузо, Костя сощурился. Ишь как на парусник-то глядит, босяк! Или его Эльвёр больше привлекла, козла старого?

Нет, права была девушка. Зачем вообще было приставать к берегу?

«Изо всех решений принимай самое доброе?»

Лишь бы здоровому эгоизму наперекор? Думать же тоже надо, балда!

– …Наступят кровавые распри между родичей, – скрипел Робинзон, – наступит трехгодичная великанская зима Фимбулвинтер, предшествуя гибели богов, – Рагнарёку. Чудовищный волк Фенрир проглотит солнце, погружая мир во тьму, а вода выйдет из берегов, когда из глубин всплывет Мировой Змей Ёрмунганд. Великан Сурт спалит мир своим огненным мечом, и только в Гимле, что выше и лучше самой Вальхаллы, сохранится обитель жизни и блаженства…

Не слушая зловещие пророчества, Костя обогнул кряжистую сосну и поморщился – пахнуло тухлятиной.

Возле шалаша гнила куча рыбы. Тушки трески и зубатки были почти целыми – у одной хвост отрублен, у другой голова.

Все это время Плющ держался так, чтобы видеть Робинзона, не допуская того за спину, а то мало ли…

Но то, что он увидел за шалашом, выбило из колеи. Там в рядок лежали четыре мертвеца – тот, что поближе к хижине, совсем уж облез и усох, а чайки выклевали ему глаза. Остатки рубахи и портков из домотканой материи почти не скрывали полуистлевшую плоть. Рыбак, должно быть. А вот трое других выделялись и сапогами юфтевыми, и нарядами атласными. У одного под головой даже скомканный плащ лежал, подушку изображая. Купцы утопшие?..

Додумать мысль и обосновать версию Эваранди помешал Робинзон – подкравшись сзади, он с размаху ударил мечом.

Костя ушел в кувырок, а когда вскочил, ладонь уже сама сжимала рукоять секиры. А Крузо-то явно не из рыбарей – в его хватке чувствовалось долгое знакомство с клинком.

Ощерив беззубый рот, островитянин двигался бочком, держа меч на отлете.

– Я ж тебя, урода, спасти хотел! – со злостью сказал Плющ.

Робинзон в ответ зашипел и сделал выпад. Костя отбил зазвеневший меч и ударил сам. Верткий босяк ускользнул, крутнулся на пятке. Меч просвистел по-над самой землей, грозя подрубить Косте щиколотку, а то и обе. Плющ подпрыгнул, рубанул без замаха.

Робинзон присел враскорячку, почти уходя, лишь красная полоса осталась у него на плече, протекла кровью.

– Ты умрешь! – прошипел он.

– Шипи, шипи, урод, – выцедил Эваранди.

– И смерть твоя будет страшна!

– Давай, давай…

Сделав ложный выпад, Костя качнулся и ударил засечным слева. Робинзон промешкал долю секунды, но именно этой доли хватило, чтобы секира описала со свистом дугу и втесалась в тощую грязную шею.

Островитянин рухнул, роняя меч, глядя на Плюща с изумлением и ужасом.

Кровь из разрубленной артерии хлестала, унося жизнь, но у босяка хватило мгновения, чтобы булькнуть:

– Нэй[57]…

Содрогнувшись, он умер.

А Костя пришел в ярость – с размаху вонзив секиру в песок, он чуть ли не плевался, выговаривая самые черные ругательства.

Какого черта этот придурок напал на него?

А ему зачем брать на себя грех убийства?

Хотя пришибить этого рыбоеда надо было – воздух станет чище. «Ивангое» одолел «Робинзона Крузое»…

Эваранди подобрал меч. А клиночек-то недурен! Весьма недурен.

Заглянув в шалаш, Плющ обнаружил там ворох тряпья.

Брезгливо поковырявшись в тряпках мечом, он нарыл ножны – простенькие, из дерева, покрытые кожей сверху и выстланные мехом изнутри, отделанные серебряными кольцами в том месте, куда вкладывают меч. Серебром был окован и оконечник.

– Нормально, – буркнул Эваранди, вешая перевязь с мечом через плечо.

Ощущать ножны у левого бедра было приятно – это придавало уверенности и значимости. Решив осмотреть трупы – то ли выброшенных на берег утопленников, то ли жертв островитянина, Костя подумал, что немного бонусов Валерке все-таки перепадет – если он сейчас решится помародерничать. А чего стесняться? Он же не для себя, для друга! У того жена и маленький ребенок, а жить негде. Благое дело…

У одного мертвеца на шее имелась витая шейная гривна из золота, а у другого, одетого во все белое, – пектораль, похожая на кружево из драгметалла, так затейливы были ее узоры и тонко, искусно выделаны крошечные фигурки воинов, коней, змиев.

Целую битву изобразил неизвестный художник на пространстве в две ладони.

С третьего тела Плющ снял тяжелый серебряный наруч, похожий на большую спиральную пружину. Такой и руку защитит, и средством платежа послужит. Этот он оставит себе. Имеет право.

И все равно было неприятно снимать вещи с мертвых, хотя в Норэгр это и принято.

– Сам хотел бонусов, – проворчал Костя. – На тебе бонусы!

– Эвара-анди! – донесся перепуганный голос Эльвёр.

– Здесь я, здесь! – поспешно откликнулся Плющ. – Сейчас я!

Тщательно промыв трофеи в морской воде и обсушив рубахой, он надел их на себя.

Наруч еще ладно, а вот вешать гривну с пекторалью на шею было противно. Так куда ж еще? В карман не положишь, в здешних костюмах карманы не водятся.

Здорово напуганная Эльвёр очень обрадовалась Костиному приходу.

– Черный Вайделот тебя отпустил?

– Черный Вайделот умер.

– Умер?!

– Я его убил.

– О-о! – девушка порывисто обняла Костю за шею и поцеловала.

Плющ решил, что это – самый большой бонус, а пять минут спустя маленький парусник обогнул зловещий островок и лег на указанный курс.

– «Где брат твой Авель?» – пропел Щепотнев, хотя щека у него дергалась от еле сдерживаемого бешенства. – Куда ты дружка своего дел? Эваранди, или как его там?

– А кто ты такой, чтобы у меня спрашивать? – окрысился Валера. – Вон сэконунг, это его корабль, его дружина! Перед ним и ответ держать буду!

Гунульфу это, видимо, понравилось, поскольку он сменил гнев на милость.

– Так где же Эваранди? – спросил сын Рёгнвальда Клапы.