Через которую Ливио, видимо, и проследовал за ней.

– ПОМОГИТЕ! НАЛЕТЧИ…

Крик женщины перешел в глухие задушенные звуки, когда Ливио зажал ей рукой рот. Она была слишком слабая, чтобы защищаться. Казалось, женщина весила не намного больше, чем сиреневая шелковая пижама, которая была на ней.

– Спокойно, спокойно, – сказал спаситель Фели и присел на корточки, чтобы быть на одном уровне со старой женщиной. – Мы вам ничего не сделаем, вы поняли? Мы не налетчики и не воры, мы не хотим причинять вам зла.

Глаза женщины округлились, и она перестала кричать.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Фели молодого человека. От волнения она перешла на «ты».

– Об этом я хотел бы тебя спросить, – ответил Ливио и на секунду повернулся к ней. – Я собирался лишь отдать тебе портмоне, которое ты забыла у меня в машине.

Фели схватилась за карман, но тот был пуст.

Тем временем женщина в инвалидном кресле перестала кричать, и Ливио отважился убрать руку.

– Повезло, что я смог тебя догнать.

Старая женщина закашлялась и вытерла слюну с нижней губы.

– Черт возьми, кто вы такие?

Фели тоже присела перед ней.

– Меня зовут доктор Фелиситас Хайльман, – сказала она в надежде, что ученое звание поможет вернуть немного уважения и доверия. Очевидно, это сработало.

– Вы врач? – удивилась старая женщина.

– Да.

– Но что вы делаете в моей квартире? Что вы забыли у меня в ванной?

– Мы ищем Франца Уландта, он здесь живет?

– Так зовут типа? – услышала она вопрос Ливио, который тем временем снова оказался позади инвалидного кресла. Одной ногой он стоял в ванной, другой в прихожей. Фели вспомнила, что он не присутствовал во время разговора с Клопштоком.

– Моего Франца? – спросила женщина.

Лишь теперь у Фели появилась возможность спокойно рассмотреть ее лицо. Болезненная худоба, какая бывает только вследствие тяжелой болезни. Почти никакой жировой ткани под кожей, так плотно обтягивающей череп, что, казалось, могла лопнуть, как воздушный шарик, если провести по ней ногтем. Волосы почти все выпали, за исключением нескольких седых клочков. Раньше женщина была привлекательной – о чем говорили правильные черты лица, высокий лоб и красивые скулы, – отчего, видимо, еще больше сейчас страдала, глядя на себя в зеркало. Болезнь лишила старую даму какой бы то ни было красоты.

– Нам кажется, что у Франца проблемы, – сказала Фели, переполняемая сочувствием.

Старуха глухо рассмеялась.

– Для такого прогноза вам не нужно быть ясновидящей. Проблемы – это наше второе имя.

– Вы всегда встречаете незнакомцев с топором? – спросил Ливио из-за ее спины.

– А вы всегда вламываетесь к инвалидам?

Глядя на то, как старая женщина повернула морщинистую шею, чтобы посмотреть на Ливио, Фели невольно подумала о черепахе.

– Вам повезло, что у меня дома нет охотничьего ружья. Как вы вообще вошли в квартиру?

– Ваш сосед отпер мне дверь, – объяснила Фели. – Вы не открывали, а он, видимо, принял меня за вашу сиделку.

Женщина в инвалидном кресле ударила себя ладонью по лбу.

– Петерайт, этот слабоумный идиот. Она же вчера приходила. Вот болван! Я просила его отпереть дверь, потому что из-за медикаментов иногда не слышу звонка. Но не сегодня. Мой сын велел мне не подходить к двери, что бы ни случилось. Он предупредил меня, что к нам могут вломиться.

– Франц ваш сын? – удивился Ливио.

– Мне всего пятьдесят пять. Да, знаю. Я выгляжу на все сто. Проклятый остеопороз. – Мать Уландта смиренно махнула рукой. – Мой Франц говорит, что это из-за молока.

– Простите?

Она взглянула на Фели тусклыми глазами и бессильно пожала плечами.

– Знаете, он веган. Зациклился на мысли, что все животные продукты делают нас больными. В первую очередь молоко. Господи, с тех пор как он живет здесь, мне нельзя держать в доме ни сыра, ни йогурта, даже плитки шоколада. Говорит, что человек – единственное млекопитающее, которое пьет молоко после прекращения грудного вскармливания. И что это причина моей болезни. Мне кажется, что это, скорее, плохая наследственность. Но мой Франц не хочет ничего слушать.

Она схватилась за колеса, чтобы выехать из ванной комнаты, но Ливио придержал коляску.

– Почему вы не должны были сегодня подходить к двери и ждали взломщиков? – хотел знать он.

– Это не важно. Зачем я вообще с вами говорю? Проваливайте, иначе я позвоню в полицию.

– Вы говорите с нами, потому что мы хотим помочь вашему сыну, – сказала Фели и заметила, что Ливио слушает ее так же внимательно, как и мать Уландта. – Франц абсолютно точно не хочет, чтобы вы подключали полицию. Исчезла женщина. Беременная женщина. Дочь одного моего друга, и я боюсь, ваш сын может быть с этим связан.

Мать Уландта заметно поникла. Сгорбилась в коляске и посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.

– Вы говорите – беременная женщина?

– Да.

Ее губы зашевелились, но прошло какое-то время, прежде чем Фели что-то услышала; она как будто разминала рот, чтобы произнести слова.

– Я понятия не имею. Но Франц что-то задумал, это точно. Я не хочу плохо о нем говорить. Он добрый парень и хорошо обо мне заботится. Но с тех пор, как у него появился новый друг…

– Какой друг? – спросила Фели.

– Я никогда его не видела. Даже не знаю, парень ли это вообще, но у Франца еще никогда не было настоящей девушки. Он всегда говорил о родственной душе. «Наконец-то появился человек, который меня понимает, мама», – сказал он. И что оба планируют нечто такое, о чем будет говорить весь мир. Он даже деньги для этого получил.

– Для чего?

– Откуда я знаю? Кажется, для видеооборудования. Работал день и ночь. Я правда понятия не имею, что он там вынюхивал.

Она повернулась к Ливио и посмотрела мимо него на дверь напротив ванной, с другой стороны прихожей.

– Мне запрещено входить в его комнату.

Матс

Ряд 7, место А.

Самое опасное место в самолете, если верить результатам краш-теста в пустыне Нью-Мексико. В случае фронтального удара – стопроцентная смерть, ни одного шанса на выживание.

А какой самолет врезается в гору хвостом?

К тому же место у окна.

Где риск возникновения рака кожи значительно возрастает.

Приближаясь к месту 7А, Матс знал, насколько глупо именно сейчас думать об этой статистике, да еще посредине ночи; но факты рисков воздушных перелетов, которые он изучал в последние недели, были как навязчивая мелодия. Они гудели у него в голове, и ничто не могло их отключить.