От оглушающей, давящей, до звона в ушах тишины как будто бы делалось еще холоднее. Хотелось громко скрипеть снегом, топать изо всех сил, разговаривать о всякой ерунде, только бы нарушить гнетущее безмолвие. Ни разу в городе у меня не возникало такое ощущение, даже в пустой квартире. Мне кажется, окажись я здесь без девчонок, сошла бы с ума.

Не знаю уж, где тут был дом тети Вали, но с ее мужем встречаться ой как не хотелось. Продирала ледяная дрожь от одной мысли о том, что мы находились рядом с привидением (а как иначе его называть?!) и ничего не заметили. Как часто в таком случае мы в своей жизни сталкивались с мертвецами, просто не было никого, кто, как Анисимовна, раскрыл бы нам глаза? Думать об этом было очень жутко.

Небо заволокло серыми ватными тучами, что тоже настроения не поднимало. Мне даже показалось, что ветер совершенно человеческим голосом тянет над верхушками деревьев: ш-ш-ш-и-и-и-и, ш-ш-ш-и-и-и... И снег вроде бы чистый, и воздух свежий, и людей нет никого, кроме нас с девчонками, а все равно неприятное ощущение чего-то неправильного, неестественного скребло в груди, заставляя нервничать. У развилки за околицей мы свернули на узкую, плохо протоптанную тропинку и пошли то след в след, то кучкой, переваливаясь в снегу, как утки, вдоль залива. Мощные, похожие на гигантский укроп зонтики сухих борщевиков безрадостно возвышались над сугробами. Показались коровники, а дальше, если хорошенько присмотреться, можно было разглядеть деревья, под которым покоилось сейчас полностью засыпанное снегом старое кладбище. Если не знать, что оно там есть, вообще внимания не обратишь.

Заброшенные коровники и летом представляли собой унылое зрелище, а сейчас, черные, с прогнившей крышей, заваленные снегом, с разбросанными вокруг старыми покрышками от тракторов, вообще выглядели апокалиптично. Где-то в загонах из-за сквозняков жутко и уныло побрякивали ржавые цепи. Звук отчетливо раздавался в зимней тишине, вызывая инстинктивную тревогу. Вроде бы эта ферма относилась к Шишикину. Длинные одноэтажные строения со множеством выбитых окон и обшарпанных, покрытых ржавчиной и мхом дверей в теплое время года частенько использовала для своих тусовок местная молодежь. Было видно, что около дверей и зияющих окон ветер нанес бугорки нетронутого снега, а дальше уже шел слой гнилых бурых листьев, битого кирпича вперемешку с бутылочным стеклом и прочим мусором, который тащили сюда местные тусовщики. Некоторые стены изнутри были покрыты сажей, как пламенем лизнуло, но в коровниках никогда не было пожаров. Даже сейчас в развалинах стоял резкий запах мочи, плесени и мокрой штукатурки.

Видимо, давящее запустение настолько впечатлило меня, что в одном из разбитых окон примерещились снова такие же бледно-серые головы, как тогда в бане. Теперь их было несколько. И еще показалась странной оптическая иллюзия. Наверное, у меня с глазами что-то: если смотреть в окно с головами, то вид слегка расплывался, даже после многократных смаргиваний, но если перевести взгляд на соседние окна, то там все было в фокусе. Я всматривалась, щурилась, но ничего не менялось Соня тоже внимательно смотрела в ту сторону с непонятным выражением лица, но, встретившись со мной взглядом, ничего не сказала и даже специально отвернулась.

— До чего же мерзкое местечко, — поежилась я, решив не сообщать о своих видениях.

Соня быстро закивала.

— А вы не знаете, тут еще раньше автобус стоял, - оживилась Лерка. — Мне летом местная девчонка рассказывала. Внучка чья-то, какого-то деда из Шилиханова. Старый такой автобус, советский еще, не на ходу. Ржавый, выпотрошенный, конечно. Дверь нараспашку, уже заклинило от ржавчины. Там, в этом автобусе, мелкие ребята часто в картишки дулись, бесились. И вот лет пять назад как-то четверо пацанов от дождя спрятались в автобусе и давай там скакать, ржать во все горло. Они, кажется, к папашам своим приходили, те на поле работали.

Ну вот, бесятся. И тут мимо идет одна бабка, чуть-чуть двинутая, местная сумасшедшая, короче. Непонятно, что ей надо было в этом месте, тем более в дождь. Но она постоянно раньше шаталась везде. А сейчас нет, умерла, что ли.

Короче, подходит к автобусу и говорит пацанам: мол, вылазьте оттуда, на этом автобусе водитель насмерть разбился. Это его автобус, водитель тот, мол, сам мне об этом сказал, просил никого в машину не пускать. Понятно, пацаны над бабкой поржали, та плюнула и ушла.

И только скрылась из виду, как автобус — рухлядь, раздолбанный весь, мертвым грузом уже в землю вросший, — как покатится! И заклинившая дверь, которая всегда открыта была, вдруг намертво захлопнулась.

И покатился автобус прямо к заливу, а тут даже не под горку сначала. Понятно, бедные дети давай орать. Работяги на поле услышали, рванули за автобусом, кто-то даже прямо на тракторе. А один из пацанов стал молиться, извинения просить у водителя, у автобуса, у бабки той — у всех подряд. И тут автобус тряхнуло, дверь распахнулась, и машина встала. После этого мужики шишикинские собрались, разобрали этот дикий автобус на фиг и сдали в металлолом.

— Ничего себе! Господи, бедные дети! — запереживала Соня. Теперь она специально стояла к коровнику спиной.

— Могли бы тут вообще прибраться, — пробурчала я _ Тут еще на три автобуса металлолома хватит. А вообще жутковатая история, если это правда.

— Не знаю. Но эта девчонка вообще без воображения, точно не сама придумала.

Из стопки на растопку

Пил Терентьев страшно, по-черному, но именно эти провалы в беспамятство полностью притупляли все человеческие эмоции. Брал он ненужных котят ли, кутят без брезгливости, даже с каким-то садистским удовольствием, за что его особенно не любили и избегали. За деньги, мятые, суетливо сунутые в его грязную, корявую