— Да, ты можешь. Ты будешь. Я заставлю тебя кончить так сильно и так часто этой ночью, что ты никогда не избавишь свое тело и разум от моего вкуса, прикосновений и запаха. Также как и я никогда не забуду вкус твоей страсти.

Он снова наклонил голову к ней, полизал ее набухший клитор, потом присосался к нему губами и сильно сосал, снова задвигав внутри нее пальцами. Всё тело Эрин застыло под ним на мгновение, а потом она выкрикнула его имя, дрожа и трепеща, кончая ему в рот, ее кремовая влага капала с его пальцев.

Его собственное тело потребовало оргазма, и он стоял на дрожащих ногах, подняв ее в объятия. Он прошел к постели и положил ее, потом раздвинул ее ноги и посмотрел на нее.

— Скажи, чего ты хочешь, Эрин, — хрипло спросил он.

— Я хочу тебя, — прошептала она. — Ты мне нужен, только ты, Вэн. Ты мне нужен внутри.

Эти слова полностью уничтожили остаток его контроля, и он устроил свой член над ее скользким, влажным входом, погрузившись настолько глубоко, что его мошонка касалась ее, когда он вошел до основания. Он остановился на долгое мгновение, пока его тело трепетало от настойчивой потребности брать, и брать, и трахать ее сильнее и быстрее, а потом еще сильнее.

Она задрожала под ним и подняла руки к нему.

— Сейчас, Вэн. На этот раз кончи для меня.

— Моя, — прорычал он, выходя, чтобы снова войти в нее сильнее, быстрее, глубже. — Еще раз назови меня по имени. Скажи, что ты знаешь, что это я трахаю тебя, обладаю тобой, делаю тебя своей.

— Да, — сказала она, выгибая бедра вверх, чтобы встретить его яростные толчки. — Вэн. Да.

Ее прекрасные голубые глаза голубизной неба, невинности, магии смотрели на него. Она обвилась вокруг его сердца и души. Он почувствовал, как прикосновение ее магии накрыло его.

Тогда песня ее, наконец, вырвалась из-под контроля, унося его прочь в бурном цунами страсти, жара, настойчивого голода и потребности.

Он кончил сильнее, чем когда-либо, так бурно, что подумал, что что-то в его яйцах порвалось, почти вечность накачивая ее своим семенем, а она кончила вместе с ним, сжимаясь и подергиваясь под ним, и вокруг него, выдаивая его член женскими мышцами, пока, наконец, он не упал на нее, мир отступил, когда музыка ликующе пела вокруг них.

— Если это и есть смешение душ, как мы сможем это пережить? — прошептала она дрожащим голосом.

Он улыбнулся ей, вкушая ее ощущение, ее музыку, свет и цвет ее души.

— Теперь, найдя его, mi amara, как мы сможем жить без этого?

Эрин внезапно проснулась, чувствуя теплую и незнакомую тяжесть на животе, и посмотрела в пару очень веселых черных глаз.

— Ты храпишь, — сказал он, его слова были опутаны смехом.

— Я не храплю! — возмущение сражалось со смущением. Она тут лежала голая, закрытая в один с ним спальный мешок, ощущая тепло его руки и одна его нога случайно оказалась на ее теле.

Ей хватило мгновения, чтобы осознать, что она с радостью будет так просыпаться каждое утро, а потом воспоминания о вчерашнем дне пронеслись через ее сонное сознание.

— Ой, Богиня, Вэн, — она толкнула его руку и постаралась сесть. — Как мы могли… когда столько других…

— Нет, Эрин. Не умаляй сожалениями то, что мы разделили. Нам нужно было отдохнуть и собраться, а наши тела нуждались в заверениях друг друга. Наши души…

— Нет. Прошу. Я не могу об этом говорить прямо сейчас. Мы можем не пережить это сражение с Калигулой и я не могу сейчас углубляться, если… только не прямо сейчас.

Он притянул ее в объятия и держал долгое мгновение, ничего не говоря. Потом он произнес ей в волосы, его грудная клетка загудела под ней.

— Как пожелаешь, mi amara. Но есть кое-что, что мне нужно тебе сказать, несмотря на то, насколько я не хочу этого делать. Смешение душ не уничтожает свободу воли. Ты не связана со мной, если ты выберешь… — его голос сорвался, и он застыл прежде, чем глубоко вздохнуть. — Если ты выберешь не мою дорожку.

Она отодвинулась от него, и на сей раз он отпустил ее.

— Смешение душ позволило мне смотреть внутрь тебя? Оно позволяет тебе слышать мою музыку?

— Да. Это тропинка между душами двоих, тех, кто обладает способностью найти любовь на более высокой шкале интимности, чем только физическая и эмоциональная.

Она слегка рассмеялась, испытав потрясение.

— Так что, если ты используешь формальную речь, помогает ли это тебе забыть тот факт, что ты жил веками, а у меня только обычный для человека период жизни? Или то, что мы оба можем умереть завтра? Как это всё вписывается в ситуацию?

Мышца на его челюсти сжалась при ее словах, но он спокойно ответил.

— Если тебе суждено умереть, я так же закончу свое существование. Так что хорошей мыслью будет для нас встать и приготовить кофе, заняться тренировками того, что мы планируем предпринять, не так ли?

Она моргнула, не уверенная в том, откуда начать спрашивать о «закончу свое существование» части предложения. Неуверенная в том, хочет ли знать ответ.

После того, как они выпили кофе и съели немного еды из провизии, которую взяли с собой, Вэн стал перед огнем, глядя на пламя. Древесина, которую он добавил, весело потрескивала с тех пор, как он выполнил какой-то атлантийский трюк и избавил дерево от всей воды и снега, которые пропитали его.

Она посмотрела на часы.

— Мы проспали большую часть дня, но у нас есть еще около четырех часов дневного света. Темнота рано опускается на Вашингтон зимой. И мне может понадобиться фонарик, чтобы попробовать какие-то заклинания из свитка, который дала мне Мари.

Он повернулся к ней лицом, совершенно бесстрастным.

— Если нам потребуется, то есть еще в запасе часть завтрашнего дня для всяких приготовлений и обработки планов. У тебя осталась еще книга Дженнэ? Та, от фэйри?

— Да, хотя меня выводит из себя то, что ей понадобилось так много времени, чтобы дать ее мне. Она находилась у нее с тех пор, как мне исполнилось двадцать один, — пять долгих лет, — но Беренайс убедила ее не давать мне книгу. Сказала, что я не готова, — горько выпалила девушка.

— Не стоит плакать об ободранных павлиньих перьях, — ответил он, пожимая плечами.

— О пролитом молоке.

— Что?

— Мы говорим «не стоит плакать над пролитым молоком», — улыбаясь, пояснила она.

— А зачем тебе плакать над пролитым молоком? Это как-то ранит корову? — он озадаченно нахмурил брови.

— Не имеет значения. Если мы переживем это, у нас состоится экстренный курс по глупым человеческим поговоркам.

— Когда мы переживем это, mi amara, — возразил он, и его голос был покрыт осколками льда, но она сознавала, что не являлась этому причиной.