Отец бесился. Он не мог потихоньку слинять ивыпить в укромном уголке, нельзя же заниматься подобным, когда в доме сполдюжины богобоязненных дам. Мне кажется, они знали, что ему хочетсяприложиться к бутылке, и, раз уж им удалось ворваться к нам, они решили недопустить этого. Причем подразумевалось, что он неизменно будет радушнымхозяином, а мой отец ну никак не годился на такую роль.

После первых двадцати четырех часов он сталпроводить большую часть дня в больнице, но вовсе не хлопоча возле страждущейжены. Он пребывал в комнате для посетителей, смотрел телевизор и потягивал колус джином.

Я с удовлетворением вспоминаю об этих днях.Никогда в нашем доме не царила такая теплая атмосфера, никогда не было столькозамечательной, вкусной еды. Дамы суетились и дрожали надо мной, словно матьумерла, я наслаждался всеобщим вниманием. Они все были для меня добрымитетушками и бабушками, которых я никогда раньше не знал. Вскоре после того какмать выздоровела, достопочтенный Хауи попался на каком-то неприличном поступке,сути которого я так до конца и не понял. В церкви разыгралась настоящая буря,все разделились на два лагеря. Кто-то оскорбительно отозвался о матери, ибольше мы в церковь не ходили. Но, кажется, они с Хэнком, ее вторым мужем,иногда там бывают.

Некоторое время я по церкви скучал, а затемотвык от посещений. Мои друзья иногда приглашали пойти с ними вместе, но явскоре ко всему этому очень охладел. Моя подружка в средней школе иногда браламеня с собой на мессу, особенно в субботу вечером, но я убежденный протестант ине понимаю сути этих ритуалов.

Мисс Берди робко упомянула о желательностиработы в саду сегодня после ленча, но я объяснил ей, что нельзя работать в«святое воскресенье», когда Господь отдыхал от трудов праведных.

И она не нашлась что ответить.

Три дня без перерыва идет дождь, решительноотменяя мои обязанности подручного садовника. Во вторник в сумерках я прячусь всвоем мезонине и готовлюсь к предстоящим экзаменам, когда вдруг раздаетсятелефонный звонок.

Это Дот Блейк, и я понимаю: что-то неладно.Иначе она бы не позвонила.

— Только сейчас говорила по телефону смистером Барри Ланкастером, — сообщает она. — Он сказал, что он мой адвокат.

— Это верно. Он очень большая шишка в моейфирме и ведет со мной ваше дело. — Полагаю, Барри потребовалось проверитькакие-то детали.

— Но он не так говорит. Он позвонил узнать, неможем ли мы с Донни Реем приехать завтра к нему в офис, чтобы подписать ещекакие-то бумаги. Я спросила про вас. А он ответил, что вы у них не работаете. Яхочу знать, в чем дело?

И я тоже хочу это знать. Секунду я что-томычу, потом говорю, что это недоразумение, но желудок у меня словно стягиваетсяв тугой узел.

— Дот, это большая фирма. А я новый служащий,понимаете? Он попросту забыл обо мне.

— Нет. Он о вас помнит. Он сказал, что выработали у них, но больше не работаете. Знаете, это все здорово непонятно,правда?

Согласен. Я падаю на стул и стараюсь привестимысли в порядок. Уже почти девять вечера.

— Послушайте, Дот, успокойтесь. Я сейчас жеперезвоню мистеру Ланкастеру и узнаю, что он имеет в виду. И через минуту сновасвяжусь с вами.

— Я желаю знать, в чем дело. Вы уже подали всуд на этих подонков?

— Я вам перезвоню ровно через минуту, о`кей?Пока. — Я вешаю трубку, затем быстро набираю номер лейковской фирмы. У меняпротивное ощущение, что такое со мной уже было.

Телефонистка соединяет меня с Барри Эксом. Ярешаю быть любезным, подыграть ему, если потребуется, и говорю самым сердечнымтоном:

— Барри, это я, Руди. Вы смотрели моезаключение?

— Да, здорово сделано. Послушайте, Руди, уменя возникли небольшие осложнения относительно вашей должности.

Горло у меня перехватывает от волнения. Сердцезамирает. Легкие почти перестают дышать.

— О… да? — выдавливаю я из себя.

— Да. Дело паршивое. Я виделся с ДжонатаномЛейком сегодня к вечеру, и он не горит желанием одобрить мой выбор и принятьвас.

— Почему же?

— Ему не нравится сама мысль, что адвокатнаходится на положении помощника. И теперь, когда я все обдумал, мне это тоже вконечном счете не улыбается. Понимаете, мистер Лейк думает, и я с ним согласен,что для дипломированного адвоката будет естественно в его положении попытатьсясилком, использовав любую лазейку, пролезть в ряды полноправных служащих. Но мыне одобряем такого образа действий.

Так поступать нехорошо.

Я зажмуриваюсь, мне хочется плакать.

— Не понимаю вас, — отвечаю я.

— Сожалею. Я старался изо всех сил, но онпросто неумолим. Он правит фирмой железной рукой, и у него собственный метод.Говоря честно, он едва мне задницу не отъел за одну только мысль принять вас наработу.

— Я хочу поговорить с самим Джонатаном Лейком,— говорю я, как могу твердо.

— Ничего не получится. Он слишком занятойчеловек, а кроме того, он не хочет, и все тут. Он не собирается менять решение.

— Вы сукин сын.

— Послушайте, Руди, мы…

— Сукин сын! — кричу я в трубку и чувствуюсебя от этого лучше.

— Полегче, Руди.

— Лейк сейчас в офисе? — требую я ответа.

— Возможно. Но он не хочет…

— Приеду через пять минут! — снова ору я ишмякаю трубку на аппарат.

Через десять минут, взвизгнув тормозами, ярезко останавливаюсь на площадке для парковки перед бывшим складом. Там стоятеще три машины, в здании горит свет. Барри не ждет меня у двери.

Я колочу в нее кулаками, но никто неоткрывает. Я знаю, что им слышно, как я стучу, но они слишком трусливы, чтобывыйти ко мне. И наверное, вызовут полицию, если я не уйду.

Но я не могу уйти. Я захожу с северной стороныи стучу что есть силы в другую дверь, затем та же самая история повторяется узапасного выхода с тыльной стороны здания. Я стою под окном кабинета Барри иосыпаю его руганью. В кабинете горит свет, но он на меня не обращает никакоговнимания. Я возвращаюсь к главному подъезду и опять колочу в дверь.

Из темноты выступает охранник и хватает меняза плечо.