Я готовлюсь ко сну, смакуя каждое ощущение, будто оно – первое в моей жизни: брызги воды на лице, когда я умываюсь, свежий запах соснового мыла, тепло, которое исходит от моего тела и согревает прохладные простыни и одеяла, мягкость перьев Джека, когда я целую его перед сном, и нежный шёпот лёгкого ветерка в поле. Не знаю, выдумала ли я всё это, или я и вправду жива.

Но до того, как я засыпаю, тёмная, тяжёлая мысль прокрадывается ко мне в голову. Если я жива, то что же теперь будет со мной и с избушкой? Уйдёт ли она от меня? Избушке нужен Хранитель, который будет провожать мёртвых. А не девчонка, которая мечтает жить среди живых.

Я хмурюсь, и грудь сжимает острая боль. Я всю жизнь прожила в избушке Яги, с бабушкой Ягой. Значит, я тоже Яга. И я не могу променять свою избушку на жизнь среди живых. Потому что я не такая, как они. Это мой родной дом, и он мне необходим.

Грустные мысли проникают в мои сны, и они наполняются неприятными картинами жизни в доме, который не может выстроить для тебя крепость, поиграть с тобой в прятки, бегать с тобой наперегонки, пока ты не выбьешься из сил, или обнять тебя, пока ты сидишь на крыльце.

Я просыпаюсь и слышу голоса, но в голове такой туман, что я не сразу могу определить, чьи они: это Старая Яга, Бенджамин и его отец. Они на улице, болтают и смеются, как старые друзья. Я плетусь к выходу, протирая глаза и прогоняя сон.

– Доброе утро, Маринка. – Старая Яга протягивает мне кружку чая. – Ты как раз вовремя, может, он ещё не остыл.

– Спасибо. – Я усаживаюсь на ступеньке и улыбаюсь Бенджамину и его отцу. – Так вы уже познакомились с Татьяной? – Я вовремя вспоминаю, как назвать её правильно, чтобы не ляпнуть «Яга Татьяна» или «Старая Яга».

– Да, – кивает отец Бенджамина. – Татьяна рассказала, что она давняя подруга твоей бабушки. Я очень рад, что она здесь и за тобой есть кому приглядеть. Признаюсь, я сильно беспокоился, что ты тут совсем одна. Поэтому-то мы и пришли, когда ты так и не появилась к завтраку.

Я поднимаю глаза и понимаю, что уже полдень.

– Простите, я проспала.

– Ничего, – улыбается Бенджамин. – Ты хотела бы прогуляться в город? Там устраивают музыкальный фестиваль прямо на берегу озера. Могли бы сходить вместе.

От нетерпения я вся дрожу. Я смотрю на Старую Ягу, и она улыбается мне.

– Я приготовлю тебе каши, а ты пока собирайся, – предлагает она. – Потом зайдёшь за Бенджамином.

Я уже готова идти, но всё ещё стою на нижней ступеньке крыльца. Ноги как свинцом налились, ладони потеют.

– Всё будет хорошо. – Старая Яга подталкивает меня на траву.

– А если я исчезну? – От этих слов сердце замирает.

– Скажешь Бенджамину, что тебе нездоровится, и вернёшься домой.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь попрощаться с избушкой, но мой взгляд падает на дом Старой Яги. Он выглядит ещё хуже, чем казалось прошлой ночью. Её избушка, кажется, вот-вот развалится и уйдёт под землю.

– Ваша избушка сможет восстановиться? – спрашиваю я, нахмурив лоб.

Глаза Старой Яги становятся влажными и блестящими, она раскрывает рот, но ни слова не может сказать. Я не задумываясь бросаюсь ей на шею и крепко обнимаю. Она тоже обнимает меня и выдавливает из себя горький смешок.

– Иди, – говорит она. – Я просто немного расклеилась. Иди повеселись как следует. – Она снова сжимает меня в объятиях, потом мягко отталкивает и идёт к своему крыльцу. – Я пока побуду со своей избушкой. Увидимся, когда вернёшься.

Взмах руки – и она скрывается за дверью. Я поворачиваюсь к своей избушке.

– Скажи, пожалуйста, – шепчу я ей, – ты можешь хоть как-нибудь помочь избушке Старой Яги?

Дверной проём и окна щурятся.

– Если ты правда готова сделать все, лишь бы я была счастлива… Я знаю, ты уже сделала: оживила меня, хотя и не должна была… – Дыхание сбивается. – Наверное, я слишком много прошу, но, если ты можешь, спаси избушку Яги Татьяны… – Не знаю, что и добавить. – Пожалуйста?

Избушка медленно кивает, и я улыбаюсь ей в ответ.

Я бегу к дому Бенджамина чуть ли не вприпрыжку. Улыбка не сходит с моего лица, и, когда мы выходим из деревни и направляемся к городку у озера, у меня уже сводит щёки.

Хотя я и проверяю время от времени свои руки, в глубине души я знаю: я не растаю. Я чувствую себя слишком живой, чтобы быть мёртвой. По моим венам течёт кровь, а разум гудит от всего нового, что я вижу, слышу и трогаю.

Мы бредём по тропинке вдоль берега. Под навесом шелестящих листьев пляшут свет и тени. На маленьких островках расселись бакланы, расставив крылья, чтобы высушить перья. Гуси криком предупреждают, чтобы мы держались подальше от их гнёзд в камышах, а пушистые гусята неуклюже переваливаются с ноги на ногу возле них.

На сцене одни музыканты сменяют других, их инструменты сияют на солнце, некоторые танцуют, а некоторые поют. Мелодии поднимаются в воздух и проплывают над озером. Бабушке бы так понравилось это представление! От этой мысли всё тело как будто становится тяжелее, а ноги больше не хотят плясать.

Бенджамин, должно быть, что-то заметил: он спрашивает, не хочу ли я отдохнуть и перекусить. Мы идём к лавкам с едой. Я выбираю нечто, похожее на пушистое розовое облако, – не представляю, каким оно может быть на вкус. Я отщипываю небольшие клочки и жду, когда они растворятся у меня на языке, а Бенджамин отрывает большие куски и скатывает их в маленькие розовые конфетки.

Солнце уже клонится к закату, а музыка всё играет. Мы успеваем ещё немного потанцевать возле сцены, в толпе живых, и вот я чувствую, что воздуха у меня в лёгких совсем не осталось. Наконец фестиваль подходит к концу, и мы идём обратно вдоль берега, любуясь серебряными отблесками лунного света на ряби озера.

Тело и голова у меня тяжёлые, я совсем выбилась из сил, но это одно из самых приятных ощущений, которые я когда-либо испытывала: я устала делать то, о чём раньше могла лишь мечтать. Я спешу домой – мне не терпится рассказать избушке и Старой Яге, как прошёл мой день.

– У тебя есть минутка? – спрашивает Бенджамин, когда мы доходим до его дома. – Хочу отдать тебе кое-что.

Он бежит внутрь и возвращается, держа в руке рамку, которая кажется мне знакомой. Это наша с бабушкой фотография, где я ещё совсем маленькая. Уши Бенджамина краснеют.

– Я взял её без спроса, прости. Но на то была веская причина.

Другой рукой он протягивает мне большой лист бумаги. Это зарисовка, которую он сделал тогда, в пещере. Только он добавил на картину бабушку. Она выглядит точно так же, как на фотографии, которую он взял, – широкая улыбка, полные гордости глаза. Бенджамин немного подправил первый эскиз, добавил теней и деталей. И теперь, когда я смотрю на картину, мои глаза больше не кажутся мне печальными: в каждом зрачке сияют радостные искорки.