В процессе участвовала и Марта Шульц – она консультировала юристов и замгенпрокурора, помогала составить психологический портрет подсудимого и даже выступила на одном из заседаний, пыталась объяснить присяжным, как так вышло, что этот опухший, потный, разведенный торговец подержанными автомобилями умудрился подчинить себе целую группу взрослых, разумных людей, заставил их порвать все социальные связи, продать все имущество и в конце концов покончить с собой. Это было не первое ее дело; к тому времени Марта уже несколько раз выступала экспертом на судах и еще чаще помогала полицейским в делах, связанных с культами или НРД – новыми религиозными движениями. Еще в 72 году она защитила докторскую, почти целиком посвященную «Семье» Чарльза Мэнсона, и тогда еще даже подумать не могла, что станет самым известным в штате экспертом по сектам; заканчивая монографию, она и не подозревала, насколько все плохо – до 1969 года, до дела Мэнсона, религиозные культы в академических кругах не считались чем-то особенно важным и достойным исследования; в 1967 году Марта училась на отделении клинической психологии и просто ради любопытства решила изучить вопросы психологического насилия на религиозной почве. Ее научному руководителю тема не казалась особенно перспективной, но он махнул рукой, да, мол, делай что хочешь, и Марта занялась исследованием – к ее удивлению, материала оказалось гораздо больше, чем можно было представить. Затем случился Мэнсон, и совершенно неожиданно работой Марты заинтересовались не только коллеги, но и правоохранительные органы. Ходили слухи, что в 1970 году ей звонил сам Винсент Буглиози, чтобы проконсультироваться насчет «Семьи», и после этого случая ее имя стало довольно известно в юридических и судебных кругах; все прокуроры и судьи знали, кого звать в случае, если на скамье подсудимых окажется очередной самопровозглашенный Иисус или Ной.

За семь лет Марта провела сотни консультаций, составила психологические портреты десятков лидеров культов и помогла довести до конца бессчетное количество судебных процессов, но именно дело Патриджа стало для нее поворотным. Именно там, на одном из заседаний, она поняла, что ей это неинтересно, что, помогая посадить очередного социопата с комплексом бога, она не чувствует ничего, кроме усталости и брезгливости; эта работа отнимала слишком много внутренних ресурсов и совсем ничего не давала взамен. Когда коллеги поздравляли Марту с очередным отправленным за решетку горе-пророком, она не могла заставить себя даже улыбнуться в ответ. Но однажды перед заседанием по делу Патриджа она услышала разговор замгенпрокурора с помощником – они обсуждали тот самый дом с торчащей из крыши яхтой, который за последние месяцы, по выражению замгенпрокурора, «стал настоящей занозой в заднице у городских властей»; никто не знал, что с ним делать – к нему каждый день приходили люди: одни оставляли цветы и свечи в память о жертвах, других притягивала аура сенсации и массовой резни; хозяева соседних домов были страшно недовольны и требовали снести дом, но власти не могли этого сделать по юридическим причинам – дом числился местом преступления и вещественным доказательством во все еще не закрытом деле. Марта сидела рядом на лавочке и попросила у замгенпрокурора папку с фотографиями, увидела дом и тут же подумала: «Надо его купить», – и сама удивилась тому, что эта мысль вообще пришла ей в голову.

– Сколько он стоит? – спросила она.

– Кто? – замгенпрокурора посмотрел на нее.

– Дом, – она показала фото.

– Какая разница? – засмеялся он. – Не думаю, что кто-то захочет купить эту хреновину. Мало того, что в крыше дыра, там еще и паркет от пятен крови не отмыть.

– Я хочу.

– Что?

– Я хочу его купить.

В тот день она вряд ли смогла бы объяснить, зачем он ей нужен – это было даже не решение, а что-то другое – предчувствие. Замгенпрокурора с помощником смотрели на нее как на блаженную, думали – шутит. Но ей и правда казалось, что будет неправильно – уничтожать место, в котором произошло что-то настолько страшное. Она решила сохранить дом и придать ему смысл; и – если получится – придать смысл себе, своей жизни. Она окончательно поняла, что больше не хочет изучать лидеров религиозных культов, во всяком случае – напрямую; не хочет разговаривать с ними, копаться в их головах, составлять их профили, вообще хоть как-то соприкасаться с ними – все они были так банальны и так похожи, что уже давно сливались в ее мыслях в один размытый и скользкий образ. Гораздо больше ее беспокоили жертвы, выжившие или их родственники, те самые люди, которые на заседаниях обычно сидели, стыдливо опустив головы, боялись поднять взгляд, сломленные, разбитые, замученные; она давно наблюдала за ними и стала замечать у них признаки посттравматического расстройства. Однажды она попыталась найти в университетской библиотеке какие-то исследования о психологической помощи людям, пострадавшим от НРД. Нашла целую стопку работ о ПТСР у бывших военных, ветеранов Вьетнама, но жертвами культов, кажется, никто особо не занимался, их словно бы никто и не считал жертвами. Марта подумала, что это ее шанс, что все ее знания, весь ее многолетний опыт принесут гораздо больше пользы, если их направить на этих людей – на тех, кому не повезло; на тех, кто, возможно, даже не отдает себе отчета в том, как сильно его покалечила жизнь рядом с самозваным пророком.

И так, когда в январе 1978 года суд огласил приговор Уилбуру Патриджу и дело было закрыто, Марта Шульц выкупила дом – это было несложно, его продавали за копейки на аукционе; замгенпрокурора был прав, никто особо не горел желанием заселиться в дом с такой ужасной историей. Но Марта думала иначе – в тот год она и основала фонд «Дом Тесея».

* * *

Местные, надо сказать, давно привыкли к дому с торчащей из крыши яхтой, его тяжелая история уже никого особо не трогала – ну, было и было; со временем тревожная аура дома ослабла, он больше не ассоциировался с бойней, последние почти тридцать лет в нем располагался центр реабилитации, и теперь он словно бы покрылся налетом повседневности, местные перестали замечать его, их взгляды скользили по фасаду, но не задерживались на нем; между собой соседи называли его просто «Новый дом» или «дом Тесея» – хотя если остановить прохожего и спросить, почему именно «новый» и при чем тут Тесей, он вряд ли сможет вспомнить, скорее всего, пожмет плечами и скажет: «Ну, просто так повелось».

Ли долго не решалась подойти к дому, стояла чуть поодаль, через дорогу, разглядывала окна – со стороны, наверно, выглядела как сталкерша. Затем переборола себя, перешла улицу, взошла по ступенькам и нажала на звонок. Дверь открыла молодая девушка с роскошным афро; прищурилась, разглядывала Ли, словно пыталась вспомнить, где могла видеть ее раньше. Ли сказала, что хочет поговорить с Мартой, и девушка, не говоря ни слова, жестом показала «иди за мной». И следуя за девушкой по коридору, Ли не могла отвести взгляда от ее пружинистой и идеально симметричной прически и боролась с соблазном протянуть руку и потрогать волосы.

Марта Шульц сразу узнала Ли и, казалось, совершенно не удивилась. Ли присела на стул и хотела что-то сказать, но вместо слов произнесла лишь невнятное «эммммм» – она снова столкнулась с этим странным внутренним блоком: всякий раз, когда она думала о Гарине, у нее начинались проблемы с формулированием мыслей; было устойчивое ощущение, будто подсознание сопротивляется, не подпускает ее к воспоминаниям о годе, проведенном в Миссурийском университете.