аллеях. В домах были ванные комнаты и туалеты с унитазами, но водопровода еще не было, поэтому по поселку каждый день ездил водовоз дядя Петя, управлявший слепым конем по имени Руслан. На телеге стояла огромная, самое малое на тонну, а может быть, на полторы, бочка, и оттуда хозяева или их домработницы брали по два-три ведра воды на день. Для готовки и умывания. А все дела делались в деревянном сортире, который стоял в углу участка. Впрочем, это продолжалось недолго. Уже к 1962-му, кажется, году водопровод провели. Но пока его не было, дядя Петя развозил воду, а с ним рядом на облучке этой бочко-телеги сидел Ваня Дыховичный и добровольно, безо всяких просьб разносил ведра с водой по домам. В результате за два таких лета Ванька стал просто атлет, богатырь. Смуглый, широкоплечий, талия узкая, мышцы так и перекатываются. Помню, как он помогал кому-то, чуть ли не моей маме, дотащить чемоданы до машины, подхватив их сразу четыре – по два чемодана в каждую руку. «Ах, какой Ваня красивый, – сказала мама. – Какой сильный, какой ловкий и какой вежливый. Ну просто западный мальчик». Я, как уже не раз говорил, где-то с семи до восемнадцати лет был тайным монархистом и русофилом, поэтому эти восторги по поводу «западного мальчика» мне очень не нравились. Но я, разумеется, смолчал.

Как странно, что из тайного русофила и монархиста вырос такой оголтелый либерал. Но это часто случается. Если ребенок в детстве неслух и забияка, значит, взрослым он станет скромным и порядочным человеком. И наоборот: из тихих ласковых детишек вырастают подростки – мучители родителей.

Ваня действительно был западным мальчиком. Он тоже слушал «музыку на костях», тоже ходил танцевать современные танцы в танцзал при соседнем доме отдыха. Помню, как его за это ужасно ругала мама Александра Осиповна. Уж не знаю, чем она была недовольна, но кричала: «Ишь, по танцзалам бегаешь!» Именно вот это слово. «Ишь, рок-н-ролл ему подавай». Не помню, почему я оказался рядом, но помню, как Ваня сидел на скамеечке под лестницей, его мама расхаживала перед ним, а он сидел повесив голову и время от времени говорил: «Ну зачем при Дениске-то? При Дениске-то зачем?»

Мой папа очень любил Ваню и часто разговаривал с ним, когда мы гуляли большой взросло-детской компанией. Помню, как Ваня ему рассказывал какую-то замечательную, совершенно новеллистическую историю про то, как они сидели в гостях у какого-то жуткого громилы по имени Дрюня и Ване показалось, что один из гостей украл у него кошелек. Он пожаловался Дрюне, и Дрюня с размаху так дал этому парню, что у него со скулы кожа съехала. А потом, рассказывал Ваня, он вышел в коридор и увидел, что кошелек он сам переложил из пиджака в пальто. И громко признался, и попросил извинения, но Дрюня по справедливости врезал ему точно так же – что кожа со скулы съехала. В каком-то интервью Ваня сказал, что дядя Витя Драгунский очень внимательно слушал его рассказы и вообще относился к нему со взрослым уважительным вниманием, и что многие «Денискины рассказы» – это на самом деле его рассказы. Что ж, отчасти может быть и так. Он стал прототипом Ваньки Дыхова из папиного рассказа «На Садовой большое движение».

Ванин папа, Владимир Абрамович Дыховичный, умер в конце июня 1963 года. Ему было, страшно сказать, всего пятьдесят два. Он внезапно умер от инфаркта в Ростове-на-Дону, где был на репетициях какого-то своего спектакля или эстрадного ревю. Автора часто вызывали на постановку, чтобы он помог что-то поправить по ходу дела. Мы в это время жили на даче. По-моему, только дня через два Александра Осиповна пришла и сказала, что Володи больше нет. Мой папа заплакал. Он любил Дыховичного.

Но самое, если можно так выразиться, интересное началось потом. Мы приехали в Москву. Это было после смерти Дыховичного, но до его похорон. Был вечер. В нашем доме в Каретном Ряду был подземный гараж, а у гаража дежурил гаражный мастер Иосиф Игнатьевич. Он как раз курил около ворот. Мы подъехали, папа вышел из машины и пошел к нему, чтобы попросить открыть ворота. Старик обернулся и вдруг схватился за сердце и присел на какой-то ящик. Примерно то же самое произошло назавтра в Доме литераторов. Оказалось, фамилию перепутали, и по Москве разнесся слух, что умер Витя Драгунский. «А мы о тебе уже столько хороших слов сказали», – обнял папу какой-то знакомый писатель.

Распространился слух, что умер Драгунский. Мертвый он стал мгновенно и так горестно, так мраморно прекрасен, так глубоко значителен, так человечески привлекателен, так слезно нужен, что теперь (то есть когда он оказался жив. – Д.Д.) его живое, вульгарное, источающее шумную неопрятную жизнь существо просто непереносимо. Живой Драгунский в подметки не годится Драгунскому-покойнику», – записывал в своем дневнике Юрий Нагибин.

Мама сказала, что это хорошая примета: если человека «заживо похоронили», значит, он будет жить еще очень долго. Но не сбылось. Папе оставалось жить меньше девяти лет.

С Ваней мы редко общались после того, как он уехал с дачи. Помню, он позвонил, когда умер мой папа, и сказал какие-то очень добрые и искренние слова, за что ему спасибо. Потом я его вдруг увидел в поселке. Он сказал, что хочет вернуться в места своего детства, и даже вроде бы собрался купить один из домов, перестроить его и, как он повторил, снова вернуться сюда. «Вот тут-то мы с тобой и погуляем, и на лодке покатаемся, и выпьем, и наговоримся», – сказал Ваня. Сказал, очевидно, просто для красоты – хотя, думаю, мы бы с ним нашли, о чем поговорить. Человек он был огромного таланта и как актер, и как режиссер. Хотя помню (хотя слово «хотя» тут совершенно ни к чему), как жаловалась Александра Осиповна Дыховичная, что Плучек, главный режиссер Театра сатиры, не захотел даже посмотреть Ваню после окончания театрального училища. Она грешила на Марию Владимировну Миронову, которая якобы и подговорила Плучека игнорировать Ваню, потому что у Плучека работал ее сын, Андрей Миронов. Не знаю, мог бы Иван составить конкуренцию Андрею. Хотя черт его знает. Он рано умер. И это жалко. Андрей Миронов умер тоже. В общем, все умерли. А жили в одном поселке – Миронова с Менакером и Дыховичные.

Миронова – Менакер, а также Михаил Аркадьевич Светлов жили в нашем поселке, так сказать, территориально, но формально (об этом почему-то много говорили взрослые) их дома к нашему поселку не принадлежали. Светлов жил как бы перед въездом