Мне показалось, что брови начальника уголовной полициивыползут с его лба, словно живые мохнатые гусеницы…

– Позвольте, ваши превосходительства, – послышался вэто мгновение голос Смольникова. – Позвольте мне заняться этим делом. Я,кажется, понимаю, о чем ведет речь госпожа Ковалевская. С вашего разрешения, япошлю на Малую Печерскую с точными указаниями кучера Филимонова. Не сомневаюсь,он отыщет требуемое.

Брови Хоботова медленно, но верно воротились на лоб.

– Из… извольте, Георгий Владимирович, действуйте, –проговорил прокурор озадаченно. – А вы, любезная Елизавета Васильевна, несоблаговолите ли объясниться?

Вышеназванный Георгий Владимирович (он же товарищ прокурораСмольников) задержался в дверях.

– Ваше превосходительство, – проговорил он чуть ли не смольбой, – сделайте божескую милость, не расспрашивайте госпожуКовалевскую до той минуты, покуда я не вернусь. Клянусь, я живой ногой! Толькоотправлю кучера на поиски наклейки – и назад!

Я дерзко поглядела в черные, непроницаемые глаза.

«Хочешь насладиться зрелищем моего унижения, негодяй,насильник, пошляк? – говорил мой взгляд. – Ну так это тебе неудастся!»

Конечно, можно не сомневаться: Филя ничего не найдет. Даже иискать не станет! Несомненно, Смольников, жадно алчущий моего провала, даст емуна сей счет самые непререкаемые указания. То есть с надеждой на этовещественное доказательство можно проститься. Однако я считала ниже своегодостоинства спорить сейчас со Смольниковым.

Пусть идет! Пусть делает что хочет! В конце концов, бог,который помогает правым, должен быть на моей стороне!

– Ну хорошо, – проронил между тем прокурор. – Мыподождем вашего возвращения, но вы уж поспешите, сударь.

– Глазом не успеете моргнуть, как я здесь буду!

Когда до нас донеслись эти слова, Смольникова уже не было вкабинете.

Воцарилось молчание. Я взяла со стола один из карелинскихотпечатков письма и принялась его разглядывать, цепляясь взглядом к самымнезначительным особенностям почерка. Конечно, человек, писавший это письмо,попытался елико возможно нивелировать индивидуальность своей руки, однакочто-то есть вот в этой манере заострять букву У внизу, в этой чуть наклоннойкрышечке Д, в том, как написана ижица строчная…

Дверь распахнулась, ворвался запыхавшийся Смольников, и вэто самое мгновение раздался звонок.

Птицын схватил трубку:

– Да! Слушаю вас, Флориан Ардальонович!

– Успел? – громким шепотом спросил Смольников, глядя наменя. – Вы еще ничего не рассказали?

У него был совершенно мальчишеский, заговорщический вид, иэта улыбка…

А, ну понятно. Он просто опасался, как бы я чего нерассказала о том гнусном нападении на меня и покушении на мою честь!

– Успокойтесь, Георгий Владимирович, – холодноответствовала я. – О том, что вас так заботит, я не сказала ни единогослова!

Улыбка на ярких, вишневых губах Смольникова мгновеннополиняла.

– Благодарю, – проговорил он сдержанно и опустился напервый же свободный стул, хотя сначала – я готова в этом поклясться! –разлетелся сесть рядом со мной.

Вот еще! Больно надо!

– Тише, господа! – прошипел, прикрыв трубку ладонью,Птицын. – Мешаете!

Теперь стало слышно, как шуршит по бумаге карандашпрокурора: он слушал Аверкиева и быстро делал какие-то заметки на листкебумаги. Разговор длился недолго, минуты две.

– Благодарю, Флориан Ардальонович, – наконец сказалПтицын с большим чувством. – Хочется верить, что данные вами сведенияпомогут раскрытию страшного по своей жестокости преступления. Всего доброговам. Супруге и деткам поклон. Я вам позднее протелефонирую, если не засидимсятут за полночь.

Он дал отбой и посмотрел на нас выжидательно.

– Не томите, Симеон Симеонович! – взмолилсяХоботов. – Что вам сказали?

Птицын глянул на меня исподлобья, и тут меня словно волнойприподняло. Приподняло – и понесло, словно парусную лодку, поймавшую ветер!

– Погодите, не говорите! – воскликнула я. – Звонокк Ярошенкам поступил от господина, чья фамилия начинается на литеру В.? Так?Это так?!

– Так, – кивнул Птицын. – Но позвольте, ЕлизаветаВасильевна, коли вы все заранее знали, так зачем меня…

– Я не знала, а лишь предполагала, – безо всякойпочтительности перебила я начальство. – Теперь знаю доподлинно. А второемое предположение подтвердилось?

– В точности подтвердилось и оно, – усмехнулсяпрокурор. – Перекрестные вызовы довольно часты, причем господин В. всегдапросит позвать к телефону даму, чье имя начинается на литеру Л. Полагаю, сиеимя вам тоже известно?

– Даму зовут Луиза Виллимовна, – теперь и я позволиласебе усмехнуться. – Угадала?

– Угадали и на сей раз.

– Может быть, хватит нам загадки загадывать, господахорошие? – почти сердито возопил Михаил Илларионович Хоботов. – Всепросьбы Елизаветы Васильевны исполнены – пора и ответ держать!

– Еще не все, – угрюмо возразил Смольников. –Кучер Филимонов не воротился с драгоценной стекляницей.

– Нет уж, хватит ждать! – разорялся Хоботов. – Ямужчина полнокровный, нервный, легковозбудимый, мне волнения противопоказаны!Вы меня этак до апоплексического удара доведете!

Услышать от начальника сыскной полиции о его нервности илегкой возбудимости, а также о боязни избыточного волнения было так смешно, чтовсе не смогли сдержать хохота. Да и сам Хоботов смеялся. Кто бы мог подумать,что он такой шутник, этот гроза преступников Нижнего Новгорода!

Да и вообще, разве могла я подумать, что мои коллеги –принадлежащие, как известно, к коварному, опасному и жестокому племенимужчин! – окажутся столь внимательными и приятными людьми? В семье не безурода, конечно, и имени сего урода называть не стоит – с ним и так все ясно…

– Вы готовы рассказывать? – с поощрительной улыбкойспросил меня между тем прокурор. – Вижу, что готовы. Итак, еще разпослушаем Елизавету Васильевну, господа.

– Ну что ж, извольте, – проговорила я. – Думаю,имя, коим должно быть подписано письмо, заманившее Сергиенко на роковоесвидание, – Дарьюшка. Это особа не горничная, а кухарка, и служит она угосподина Вильбушевича.