— У тебя впереди вся жизнь. Ты окончишь школу, поступишь винститут, выйдешь замуж, родишь ребёнка, — бормотал профессор, — ночные клубы,их обитатели, пьяные, обкуренные бездельники — это все не для тебя. Ты умная,чистая девочка, ты должна понимать, насколько это опасно и разрушительно.

Старый дурак Кастрони гнал машину к Черёмушкам, произносилневнятные монологи и думал только о том, как они окажутся в их волшебномгнёздышке, как он её, нервную, горячую, разденет. А что будет завтра, не важно.

Осторожный Зацепа предчувствовал беду.

— Куда ты поворачиваешь? — вдруг крикнула Женя. — Я жепросила отвезти меня к папе!

— Нет. Ты не просила, — растерялся Кастрони, — мы об этомвообще не говорили. Я думал…

— Ничего ты не думал! Я устала, ясно тебе? Я хочу спать. Аты не дашь мне спать, если мы поедем в Черёмушки!

Свидание не состоялось. Бедняга Кастрони чувствовал себяобманутым. Никакой награды за ужасный вечер в клубе, за некрофильские песни исцены объятий его синьорины с певцом он не получил. Треск от падающих,разваливающихся декораций потом ещё несколько суток не давал ему уснуть.

— …Колюня, солнышко, давай теперь спокойно поужинаем? — Зоязакинула в багажник пакет с обновкой. — Тут есть отличное местечко.

«Конечно, — усмехнулся про себя Зацепа, — иного я и неждал».

«Местечко» оказалось тем самым рестораном, куда его привелаЖеня в день их знакомства и куда потом они ещё приезжали обедать, в последнийраз это было всего лишь десять дней назад.

* * *

Дима отодвинул тарелку с остывшим рассольником, ковырнулкартофельное пюре, отрезал кусок курятины. Мясо оказалось жёстким и жилистым.

— Вам надо было взять судачка. Он вполне съедобный, —произнёс у него за спиной знакомый низкий голос, — приятного аппетита. Явсё-таки решил к вам подсесть. Не прогоните?

Профессор Гущенко поставил на стол чашку кофе и сел напротивСоловьёва. Откуда он взялся, непонятно. Только что казалось, что в обеденномзале вообще никого нет.

— Дима, у вас такой унылый вид. Это из-за курицы или из-засовещания?

— Все вместе, Кирилл Петрович.

— Да, — кивнул Гущенко, — у меня тоже скверное чувство.Особенно неприятно, что моё замечание о фантазиях было принято, как намёк нанекомпетентность доктора Филипповой. Между тем я имел в виду не только её, новсех нас, всю группу. Мы ведь тогда совсем запутались с этим Молохом. Разогналинас, как двоечников. Может быть, и поделом. А вы, если я правильно понял,считаете, что это опять он?

С трудом дожевав кусок курицы, Дима хлебнул яблочного соку.

— Да, Кирилл Петрович. Я уверен, это он.

Гущенко откинулся на спинку стула и посмотрел в окно.

— До чего гадкая погода. То заморозки, то дождь. Все никаквесна не наступит. Скажите, Дима, вы хорошо помните профиль, составленныйдоктором Филипповой?

— Ну в общих чертах помню. А что?

— Советую перечитать на досуге. На мой взгляд, там естькое-что любопытное. Нет, я не об идее миссионерства, это как раз её главнаяошибка. Но вот в чём она была права, так это в том, что Молох в силу своейпрофессии как-то связан с детьми, с подростками. Детский врач. Тренер. Учитель.Правда, это больше относится к нынешнему варианту.

У профессора зазвонил мобильный. Он извинился и, прежде чемответить, сказал:

— Вы будете брать себе кофе? Заодно для меня возьмите ещёчашечку.

Дима встал и отправился к буфетной стойке. Народу в залебыло совсем мало. Пока буфетчица готовила эспрессо, он слышал, как Гущенкоговорит в трубку:

— Нет. Электрошок без меня не делайте. Ни в коем случае.Переведите его в бокс. Не надо пока ничего колоть. Просто наблюдайте. Да?Неужели мать? Очень интересно. И когда она объявилась? Надо же! Ну пустьприходит. Я пока в управлении. Нет, уже не совещаюсь. Обедаю. Через час, нераньше. Почему? Я охотно с ней побеседую.

Когда Соловьёв вернулся с двумя чашками, профессор убралтелефон.

— Да, очень грустная история, — он посмотрел на Диму,вздохнул, достал из пачки сигарету, — мальчишка, студент, накачался какой-тосинтетической дрянью и зарезал своего соседа по комнате в общежитии. Двадцатьпять ножевых ударов. Сосед, видите ли, одержим дьяволом. Вот теперь этого, спозволения сказать, экзорциста прислали к нам на экспертизу. Мать из Бердянскаприехала, а он только вчера уверял меня, будто круглый сирота. Ну да ладно. Мыс вами говорили совсем о другом. Знаете, существует стойкое убеждение, и у нас,и на Западе, что серийник никогда не трогает тех, с кем давно и хорошо знаком.Мне кажется, в этом заключалась наша главная ошибка с Молохом.

— То есть?

— Он не типичный, понимаете? Он другой. Оля нащупала что-то,но никто не воспринял это всерьёз, потому что всем нам проще мыслитьстереотипами, готовыми блоками, чем воспринимать новую, непривычную информацию.Детский врач. Учитель. Взрослый любовник маленькой девочки. Вот что не идёт уменя из головы. — Он щёлкнул зажигалкой.

— Кирилл Петрович, здесь нельзя курить, — сказал Соловьёв.

— Да? С каких это пор?

— Три месяца как запретили. Видите, и пепельниц нет.

— Безобразие! А где же можно?

— Есть курилка в конце коридора.

— Ну тогда пойдём. Вы кофе допили?

«При чём здесь любовник? — думал Соловьёв, пока они шли ккурилке. — И тем более — учитель? Какая связь? Молох — педофил, которыйнекоторое время живёт с ребёнком, а потом убивает его таким изощрённымспособом?»

— Поэтому нет следов изнасилования, — произнёс Гущенко, тихокашлянув, — ему не надо удовлетворять свою похоть. Он сыт. Он убивает потому,что боится огласки, но это лишь внешняя мотивация. Есть и другая, внутренняя.Он стыдится своей грязной страсти, мстит ребёнку, вместе с жертвой каждый разуничтожает своё собственное страшное детство. Он сам пережил в детстве насилие,унижение и превратился в морального калеку, в инвалида.

Соловьёву стало немного не по себе. Профессор шёл сзади икак будто читал его мысли. О Гущенко ходило много разных легенд. Он отличновладел техникой гипноза, говорили, что он экстрасенс, умеет угадывать, живчеловек или мёртв, по фотографии, читает мысли на расстоянии. Правда, сампрофессор это отрицал, повторял, что звание колдуна он пока не заслужил.

— Кстати, Чикатило тоже некоторое время работал учителем, —сказал Кирилл Петрович, когда они пришли в курилку.