— Редькин ни малейшего раскаяния не испытывал. Был признанвменяемым и задушен сокамерниками в Бутырке, — Оля оглядела притихшихстудентов, — ну и хватит об этом.

— Он вам снится? — спросила девочка с красной чёлкой.

— Я сказала — хватит.

Редькин правда снился иногда Оле, в самых страшных кошмарахвозникала его самодовольная белозубая улыбка, здоровый румянец, ясные голубыеглаза.

У Карусельщика похожая улыбка, такие же белые зубы, красныегубы, такая же нежная кожа с лёгким румянцем и глаза такие же ясные, только неголубые, а карие.

Думать о Карусельщике было противно. Главный просил показатьего студентам: такой любопытный, редкий случай, потеря автобиографическойпамяти. Она не стала этого делать.

Она все старалась преодолеть личное отвращение, которое дляврача непозволительно. Старалась, но не могла. Его монологи отдавали вкрадчивойгнильцой, глумливым высокомерием. Он издевался над ней, над стариком Никоновым,так же, как, наверное, над всеми другими людьми в его другой, внешней жизни, откоторой спрятался сюда.

Его душат нереализованные амбиции. Он пытается статьписателем. Но ничего, кроме порно, садо-мазо, у него не получается. Он можетписать только гадость. И пишет её, имеет свой сайт в Интернете.

«Стоп. Ты опять фантазируешь! Ты пока не знаешь, преступникон или нет. Пока он всего лишь один из твоих больных».

На самом деле Оля не сомневалась, что Карусельщикдействительно болен, хотя вполне адаптирован социально, память в порядке,интеллект достаточно высок. Но у него, бедняги, тяжёлая форма нравственнойидиотии. Патология, практически не описанная в советской психиатрии. У немецкихи австрийских классиков, у Крепелина, у Блейлера, кое-что об этом есть.

Нравственный идиот — человек, напрочь лишённый совести исострадания. Логичней было бы назвать его идиотом безнравственным. Такие крайнередко попадают в тюрьмы и в дома скорби. Это вовсе не тип уголовногопреступника. Они слишком осторожны и хитры, чтобы пойти на прямое преступление.Это тип искусителя. Из них получаются успешные чиновники, политики, особеннопреуспевают они в сфере торговли и рекламы. Они, как правило, неплохообразованы, бывают обаятельными, светскими, милыми. Правда, безнравственныйидиот в чистом, классическом виде встречается крайне редко. В среднестатистическомподлеце, взяточнике, мошеннике присутствуют некоторые элементы идиотии, в болееили менее мягком, размытом варианте. С возрастом, в зависимости от внешнихобстоятельств, от окружения, патология может прогрессировать, но возможна иремиссия.

«Ты полагаешь, Карусельщик ест младенцев? — спросила себяОля. — Может, он просто мошенник, авантюрист. Никакое не чудовище. Даже если онкого-то и ест, то не в прямом, а в переносном смысле. И уж никак не младенцев.Нет. Не младенцев. Детей постарше».

Борис Александрович распахнул окно. В голове все путалось.Ветер зашуршал тетрадными страницами. Хлопнула дверь. От удара сорвалась сполки тонкая медная фигурка Дон Кихота и больно задела плечо.

Тетрадка оказалась действительно точно такая же, в линейку,сорок восемь листов, игрушечные медвежата на обложке. Не мудрено, что девочкаперепутала и сдала её вместо той, в которой было сочинение. Никогда, ни разу вжизни, Борис Александрович не читал чужих дневников. Было сложно решиться, ончувствовал себя почти вором.

Он открыл и тут же закрыл тетрадь, отправился на кухню,включил чайник, присел на корточки перед холодильником. Заветренный кусок«докторской», три яйца, сковородка, накрытая тарелкой. На сковородке гречневаякаша и полторы котлеты в сухарях, судя по запаху, недельной давности. Впервыеза эти дни он по-настоящему проголодался. Выкинул все со сковородки, вымыл её,обжарил колбасу, залил яйцами. Пока готовил и ел, окончательно успокоился. Заварилсебе крепкий чай, отыскал высохшую половинку лимона. С дымящейся чашкойвернулся в кабинет, открыл первую страницу. Глубоко вздохнул и дажеперекрестился.

Почерк был настолько корявый и неразборчивый, что пришлосьвзять лупу.

Март, полночь.

Привет, мой новый дневник! Извини, что ты не такой красивый,как предыдущий. Это маскировка. Раньше я писала в толстом ежедневнике. Нооднажды мама меня застукала, спросила, что это я пишу. Я сказала: так,набрасываю план доклада по биологии. Ляпнула, что в голову пришло, и главное,перевернула книжечку обложкой вверх. Мама, конечно, сразу напряглась. Сталаспрашивать, какая тема доклада. Я врала, врала, плела чего-то, но уже знала:как только я уйду из дома, она устроит шмон, найдёт и прочитает. А там такое…

Ладно, там уже ни фига нет. Ежедневник я сожгла у папы вкамине. Никто не заметил. Потом долго ничего не писала. Это, правда, дикостремно. Я знаю, мама бы многое отдала, чтобы прочитать мой дневник. Её впоследнее время все во мне напрягает. Она даже на курсы психологов ходит, чтобыразобраться во мне. Бедная, глупая моя мамочка! Вот сейчас я пишу спокойно.Если зайдёт и увидит обычную школьную тетрадь, у неё никаких вопросов невозникнет. Что я пишу? Черновик сочинения. К тому же у меня почерк непонятный,как будто это шифровка. А у мамы зрение плохое.

Правда, что я пишу и зачем? Почему не могу не писать? Ведьзнаю, как это опасно. Мне надо с кем-то поделиться, хотя бы с тобой, мойдневник. Ты просто бумага, а все равно легче. Так вот, мой сладкий, я, кажется,по уши влюбилась. Смешно, да? Ха-ха! Вчера Марк сказал, что на меня запалочередной старый пердун. Оплатил вперёд сразу два свидания, причём именно сомной, только со мной. Я сказала, что больше не могу, хочу отдохнуть, плохо себячувствую. Марк сказал: ладно, этого обслужишь и отдыхай. Марк вообще вдругразговорился. Не знаю, что на него нашло? Наверное, почувствовал, что я хочуслинять, уйти из бизнеса. Или Ика проболталась? В общем, Марк смотрит на меня,словно впервые увидел, и говорит, так задумчиво, с улыбочкой: «Возможно, онтебя убьёт. Но бить не будет. Гарантирую. Они все психи, но не садисты».

Я говорю: «Ну прикольно! Спасибо, дорогой, утешил! Психи, ноне садисты! Весело, блин! А как же твой любимый маркиз де Сад?»

Он: «Брось, де Сад ничего такого не делал. Бил дворовыхдевок плетью, но животы никому не вспарывал. Только сочинял».

Я: «А какого хрена он сочинял такое?»

Он: «Ему очень хотелось».

Я: «Чего? Сочинять или делать?»

Он: «Сочинять, конечно. Де Сад великий писатель, но неманьяк. Маньяки если что и пишут, то очень возвышенно. Стихи патриотические,например».

Тут Ика заржала, как безумная. А мне не смешно. Мне вдругстало страшно. Жутко не хотелось ехать к этому новому старперу. Я люблю V., яточно его люблю. И ребёнок его. С другими я предохранялась, с ним нет. Никто незнает о ребёнке. Представляю, что будет с мамой, когда у меня начнёт растипузо. Папа, наверное, вообще сойдёт с ума. Он V. ненавидит. Они враги на всюжизнь.