— Но он не убивал своих учеников, — возразил Дима.

— Не убивал, — кивнул Гущенко, — но домогался, приставал кдевочкам, об этом многие знали. С одной ученицей заперся на ключ в классе послеуроков, чуть не изнасиловал. Она стала кричать, потом выпрыгнула в окно. Когдавсе вскрылось, его даже не посадили, просто тихо уволили из школы. Если быкто-нибудь отнёсся к этому серьёзно, если бы его тогда, в конце шестидесятых,обследовали, изолировали, сколько жизней могли бы спасти! Многиеубийцы-педофилы работали с детьми. Маньяк Сударушкин был талантливым детскимврачом, лечил ДЦП и убивал своих маленьких пациентов. Маньяк Сливко, которыйдвадцать лет истязал, зверски убивал мальчиков и снимал их агонию налюбительскую кинокамеру, вообще был заслуженным учителем РСФСР. Знаете, одно изпрофессиональных заболеваний учителей, помимо варикозного расширения вен,близорукости и воспаления голосовых связок, — патологическая ненависть к детям.

— Те три подростка нигде не учились, — сказал Дима.

— Вы уверены? — Профессор прищурился. — О них ведь до сихпор ничего не известно.

— Именно поэтому я уверен. Если бы они учились, их бынепременно кто-нибудь опознал. Одноклассники, учителя.

— Вы так думаете? — Гущенко выпустил аккуратное колечкодыма. — Вы должны помнить, что в распоряжении следствия не было ни однойнормальной, живой фотографии. Имелись снимки трупов. Смерть очень меняет лица,вам ли не знать? Художники, которые рисовали портреты, тоже отчастифантазировали. В газетах и по телевизору показали посмертные слепки, и только.

Соловьёву нечего было возразить. Профессор, как всегда,рассуждал вполне логично и говорил правду. И тут Гущенко неожиданно сменилтему.

— А скажите, Дима, у вас ведь с доктором Филипповой особыеотношения? Вы учились вместе в школе, а потом даже, кажется, были немножкоженаты?

— Мы не расписывались, — сказал Соловьёв и почувствовал, чтокраснеет.

— Напрасно, — задумчиво произнёс Гущенко, — вы оченьподходите друг другу. А Женю Качалову всё-таки убил не Молох. Это мог бытькто-то из её знакомых. Например, отец её ребёнка. Подумайте об этом варианте.Кстати, вы ещё не выяснили, кто он?

— Нет.

— Попробуйте его найти, это очень важно, уверяю вас. Можетбыть, он женатый человек, боялся огласки, мести со стороны отца девочки иподделал почерк Молоха, чтобы его никто не мог заподозрить. Такое в историикриминалистики уже бывало. Вы не согласны?

— Что бывало в истории криминалистики — согласен. А что этоподражатель — всё-таки не верю, — сказал Соловьёв.

Гущенко загасил сигарету, посмотрел на часы.

— Ох, заболтался я с вами. На самом деле мне давно пора.Сейчас придётся ехать час, не меньше. Пробки страшные. Удачи вам, следовательСоловьёв. Рад был пообщаться.

* * *

— Ольга Юрьевна, правда, что вы раньше работали с серийнымиубийцами? — спросил мальчик.

— Правда.

— А почему ушли? — спросила девочка.

— Потому что устала. Слушайте, господа студенты, у нас,кажется, сейчас совсем другая тема.

Они столпились вокруг доктора Филипповой, смотрели на неёгорящими глазами. Только что им было скучно. Депрессии, старческое слабоумие —что же тут весёлого? Но вот один из них решился спросить про маньяков, имгновенно всем стало интересно. Оля не собиралась отвечать, но их как будтопрорвало.

— А почему разогнали группу Гущенко?

— По приказу министра.

— Правда, что людоед, который делал пельмени из женщин,сбежал из больницы и теперь на свободе?

— Правда.

— Маньяки испытывают раскаяние, муки совести?

— Да.

— Все?

— Почти все, в той или иной форме.

— Откуда они берутся?

— Этого никто не знает.

— Но когда-нибудь удастся найти причину, почему онистановятся такими? Что это? Тяжёлое детство? Травмы черепа? Шизофрения?

— Иногда, но не всегда. Слишком мало опыта в изучении ихпсихики, чтобы обобщать и делать глобальные выводы.

— Вы видели Чикатило? Говорили с ним?

— Видела, говорила.

— Ну и как?

— Никак. Ни рогов, ни клыков. Ничтожный, вежливый, нудный,любил рассказывать о себе, был недоволен, что его личностью мало интересуются,мало изучают его богатый и сложный внутренний мир. Если не знать, кто он,невозможно представить, что это жалкое существо способно кого-то убить.

— Расскажите про самого страшного убийцу, с которым выработали.

— Вообще-то, у нас здесь не пресс-конференция.

— Вообще-то, лично я собираюсь заниматься судебнойпсихиатрией, — заявила высокая худая девочка, глядя на Олю из-под краснойчёлки, — не знаю, как остальные, но я от вас, Ольга Юрьевна, всё равно неотстану.

Оля поняла: эта не отстанет.

— Что именно ты хочешь услышать?

— Кто был самый страшный? Кто не испытывал раскаяния, вообщеникакого? В ком не было ничего человеческого? Ни жалости, ни совести, ничего.

— Я уже сказала, угрызениями совести мучился каждый. Нупочти каждый. Убийц, которые вообще не знали раскаяния, я встречала совсемнемного. Может быть, только одного. Он, пожалуй, был самым страшным. ВячеславРедькин.

Она назвала имя, тут же отчётливо вспомнила лицо и подумала:«Кого же он мне напоминает?»

Румяный белокожий красавец, в свои семьдесят он выглядел насорок. Главный инженер приборостроительного завода. Москвич с высшимтехническим образованием. Женат. Двое детей, четверо внуков. Завёл себепотихоньку вторую тайную семью. Познакомился с прелестной девушкой двадцатитрёх лет, доброй, тихой, улыбчивой Инночкой. Снял скромную квартирку на окраинеМосквы. Законной супруге говорил, что отправляется в командировку, а сам ездилк Инночке. Ситуация вполне банальная, можно сказать, типичная, если бы ненекоторые детали. Инночка имела диагноз — олигофрения в стадии дебильности.Каждый год она беременела и рожала. Редькин сам принимал роды. Плаценту съедалсразу. Кровь, печень, сердце и мозг младенцев хранил в холодильнике, потреблялмаленькими порциями, запивая грудным молоком своей возлюбленной.

— Видите, как я потрясающе выгляжу, — говорил он ОльгеЮрьевне и профессору Гущенко, — я забочусь о своём здоровье, хочу прожить стодвадцать лет. Я изучаю и использую древнейшие рецепты эликсиров молодости. Выведь потребляете животный белок, правильно? Гемотаген из телячьей крови.Косметика на основе плаценты. Даунята, которых рожала Инночка, от телят ничемне отличаются. Да и сама она разве человек? Зато я — смотрите, здоров, хорошсобой. Кровь с молоком.