— Нет, сутаны носят иезуиты, да и то только мужчины.

— Иезуиты? А они не христиане?

— Христиане, но Чарльз Сун исповедует другую разновидность христианской веры.

— Какую? — с нескрываемым сарказмом осведомилась Инь Бао.

— Ту, благодаря которой ты, может статься, получишь имя Цзян. — Пожилая женщина поцеловала дочь в лоб. — Пора тебе подумать о детях. Помни, чтобы стать Цзян, ты должна произвести на свет как минимум двух дочерей.

«С тобой забудешь!» — хотелось сказать Инь Бао, но вместо этого она с притворной скромностью улыбнулась.

Цзян расхохоталась.

— Что смешного, мама?

— С этой улыбкой тебе нужно попрактиковаться.

— Значит, буду практиковаться, — ответила Инь Бао и отвернулась.

Цзян знала: чтобы получить то, что она хочет, младшая дочь будет практиковаться в чем угодно и сколько угодно. За все годы общения с девушками она еще не встречала ни одной с такой же силой воли, как у младшей дочери. В день ее двенадцатилетия Цзян спросила девочку, какой подарок она хочет получить на день рождения, и та поразила ее, ответив: «Я хочу, чтобы мне перебинтовали ноги. Это дополнит мою неотразимую красоту». Цзян была категорически против, однако дочь пригрозила тем, что сделает это сама, без разрешения матери.

— Но учти, боль будет невыносимой! — предупредила Цзян.

В ответ на это Инь Бао лишь пожала плечами:

— Разве можно получить что-то ценное без боли?

После этого Цзян сдалась, но настояла на том, чтобы операцию сделал их семейный врач и он же потом наблюдал за процессом выздоровления.

* * *

Первая операция была проведена уже на следующей неделе. Цзян стояла рядом с дочерью в течение всего времени, пока врач втыкал свыше тридцати игл в определенные участки ее тела. Девочка даже не поморщилась. Цзян недоуменно посмотрела на врача, но тот лишь пожал плечами.

Перед началом операции Цзян спросила эскулапа:

— Она будет испытывать боль во время этой процедуры?

Тот взглянул на женщину так, как если бы та спросила его, есть ли вода в океане.

— Я ломаю ей все кости в ноге, а затем прижимаю большие пальцы к стопам. Возможно, мне придется рассечь мышцы и перерезать два главных сухожилия. Как по-вашему, можно ли проделать все это, не причиняя пациенту боли?

Цзян понимающе кивнула. Доктор взял саквояж и направился в комнату, где все уже было подготовлено для предстоящей операции.

— Она может умереть? — остановила его Цзян.

Лекарь положил саквояж и раздраженно передернул плечами.

— Каждый из нас может умереть. Такова природа человека.

— Да, но может ли эта операция…

— Убить ее? Безусловно. Иглы способны частично заглушить боль, но человеческое тело обладает собственной мудростью. Оно понимает, что происходит вторжение, и пытается предупредить мозг об опасности. Боль — это сигнал, с помощью которого тело оповещает сознание о том, что ему грозит опасность. Потому, хотя мои иглы снимут первоначальные болевые ощущения, тело непременно найдет способ подать сигнал тревоги.

— И что произойдет тогда?

— Если у нее окажется недостаточно сил, она впадет в шок, из которого может уже не выбраться.

Хруст ломаемых маленьких косточек был ужасен. Такой звук раздается, когда сворачивают шею цыпленку. Но Инь Бао оставалась спокойной и лежала с закрытыми глазами, держа мать за руку. Когда врач сделал первый надрез, намереваясь рассечь первое из двух сухожилий, из раны фонтаном ударила кровь, и девочка широко открыла глаза.

— Мама!

— Что, Инь Бао? Закрой глазки.

— Нет, мама.

— Что мне для тебя сделать? Хочешь, я немедленно прекращу все это?

— Нет. Прикрой чем-нибудь мое платье. Оно сшито из чистого чжэньцзянского шелка. Ты ведь знаешь, как трудно отстирать от шелка кровь.

Цзян перевела взгляд на врача. Тот улыбнулся и перерезал сухожилие.

Пока длилась операция, Цзян не сводила глаз с лица дочери. Она была озадачена тем, что Инь Бао желала непременно носить шелковую одежду. Любой из Цзян это строжайше возбранялось, поскольку шелк сделан из женских слез. Инь Бао издала приглушенный крик боли, а мать подумала: «Ты хочешь стать Цзян, но не желаешь отказаться от привычки одеваться в шелка!»

Выздоровление Инь Бао шло медленно, и в течение всего этого времени она старательно избегала показываться на людях, позволяя видеть себя только служанке. Девочка сама перевязывала раны и накладывала на переломанные ступни повязки, делая их от раза к разу все более тугими. Она не выходила из своей комнаты и даже ела только там. Несмотря на мольбы матери, девочка даже ей не разрешала взглянуть на себя. Ее исчезновение не осталось незамеченным. По городу поползли слухи, и некоторые из газет даже выдвинули версию, согласно которой многоуважаемая Цзян, возможно, потеряла младшую дочь.

Недели сменялись месяцами. Каждое утро в комнату Инь Бао входила служанка с чистым бинтом длиной в сотню футов, а через полчаса выходила оттуда, неся в руках окровавленный, пахнущий гноем бинт той же длины. Каждый из этих бинтов и ночные горшки Инь Бао Цзян отправляла врачу, а вечером они сидели за чаем, и врач давал Цзян подробный отчет о том, что показали анализы выделений и мочи юной пациентки. К концу третьего месяца в отчетах доктора перестали встречаться выражения вроде «возможно, все и обойдется» и «результаты анализов не могут не вызывать беспокойства».

После того как закончился шестой месяц затворничества Инь Бао, к Цзян подошла служанка и сообщила, что ее младшая дочь хотела бы видеть портного.

— Свою старшую сестру? — уточнила Цзян.

— Нет, мадам. Она не хочет видеть никого из членов семьи и настаивает на том, чтобы это был мужчина.

* * *

Чэнь был известен благодаря двум обстоятельствам: во-первых, искусству обращаться с иглой и ниткой и, во-вторых, на редкость безобразной внешности. Ходили слухи, что родители бросили его, узнав, что с возрастом он не станет менее уродлив. Теперь это был несчастный и очень талантливый человек, работавший в крохотном ателье, задней стеной которого являлась стена Старого города. Когда дверь его ателье открылась и на пороге возникла прославленная куртизанка Цзян, несчастный упал на колени и закрыл лицо ладонями, чтобы не оскорблять ужасным видом божественную красоту этой женщины.

Чэнь выслушал просьбу Цзян, не поднимаясь с колен и не отрывая рук от лица. Он даже торговался, оставаясь в таком положении.

— Вы и придя к моей дочери будете стоять на коленях и ползать на четвереньках, словно краб? — осведомилась Цзян.

Откровенно говоря, ее не удивил бы любой ответ.

— Если позволите, я буду стоять, — ответил портной.