– Один из парней в реанимации, – он убрал руку, и внутри меня всё отозвалось протестом. – Остальных уже подлатали.

– Все живы? – шёпотом.

– Пока да.

Пожалев, что спросила, я приподнялась. Подобрала ноги и тяжело вздохнула. В ушах вдруг зазвучал грохот, визг тормозов и пронзительное детское «папа». Я подтянула ноги ближе и уставилась в стену невидящим взором. На плечи мне опустилось одеяло, и я благодарно сжала его на груди. Перевела взгляд на Якова.

– Почему вы с женой расстались? – до сих пор я знала об этом только в общих чертах.

Вряд ли Якову хотелось говорить и об этом, но пора пришла. Поднявшись, он накинул на плечи халат. Я так и сидела, ожидая ответа, но вместо того, чтобы что-то сказать, он вышел из спальни. Обхватив колени руками, я слушала, как звенит в глубине безразмерной квартиры посуда, и не знала, что делать. Пойти к нему или остаться тут. Наверное, нужно было выбрать первое. Наверное… Только я не шелохнулась.

– Возьми, – Серебряков вернулся через несколько минут. Подал мне кружку, и я, сделав вдох, почувствовала запах шоколада. Отпила.

Яков подошёл к окну и, встав около, уставился в темноту.

– Она сама ушла, так? – спросила, сделав ещё один глоток.

– Да, – Серебряков обернулся. Отпил из своей чашки. За его спиной было распростёрто ночное небо, в стекле отражался размытый силуэт, и это напомнило мне нашу поездку в поезде, когда мы ещё не были женаты. – Мы с ней встречались не так долго, и на тот момент у меня уже было достаточно много врагов, Мира. Власть и деньги никогда не существуют сами по себе.

– Обратная сторона медали, – вспомнила я, и Яков ответил мне утвердительным кивком.

– Чем основательнее становилось моё дело, тем больше вокруг появлялось гнили. Чем всё кончилось, тебе уже известно.

Да, это было мне известно. Судя по тому, что случилось сегодня, ничего не кончилось. Я сильнее обхватила округлую, похожую на цветочный горшочек чашку и слизнула шоколад с верхней губы. Поймала взгляд Якова. Он сразу же отвернулся обратно к окну.

Поставив горячий шоколад, я тоже встала и подошла к мужу.

– И она решила уйти?

– Не думаю, что она что-то решала, – немного подумав, выговорил он. – Но крысы всегда бегут с тонущего корабля.

– Разве твой корабль тонул?

– Мой – нет, – спокойно и уверенно. – Ты – женщина. Вот и скажи, как мать может оставить своего ребёнка? Майе было четыре. Четыре, чёрт возьми, – с гневом. На суровом лице отразилось презрение к женщине, на которой он когда-то был женат. Взгляд метнулся в черноту ночи и опять ко мне. – Она сказала, что больше не хочет. Что ей надоело.

– А Майя? – забрала у него чашку и поставила на подоконник. Взяла за руку и переплела наши пальцы.

– Ты думаешь, я бы отдал ей дочь? – сдавил мою ладонь до боли. – Я предоставил ей право выбора, и она его сделала. Сделала, чёрт возьми! А сейчас вдруг опомнилась. Спустя два проклятых года, чтоб её.

Я не знала, что ответить. Как ни пыталась я понять женщину, отказавшуюся от своей девочки и получившей за это свободу, не могла. И представить себя на её месте тоже не могла, хотя после взрыва имела на это право. Яков впился в моё лицо непроницаемой чернотой, по скулам его ходили желваки. Одеяло стало соскальзывать с моих плеч, и он поправил его.

– Желание Ларисы жить другой жизнью оказалось сильнее её любви к Майе, – уже спокойно, без гнева, но с ледяной сталью в голосе. Эта сталь была куда хуже презрения, злости. – Так зачем моей дочери такая мать, Мирослава?

Я бы могла о многом спросить и, наверное, что-то сказать. Но малодушно промолчала. Потому что оправдывать женщину, оставившую малышку в момент, когда та только пережила сильнейшее потрясение, мне не хотелось.

Высвободив руку, я снова коснулась груди Якова, провела по вороту его халата и, порывисто выдохнув, как и он раньше посмотрела в окно, на раскинувшийся внизу город. Теперь уже Яков обнял меня, потёрся носом о мой затылок.

– Ты бы не ушла, – вдруг выговорил он сипло. – Я знаю.

У меня ёкнуло сердце. Безотчётная дрожь прокатилась до самых кончиков пальцев и даже не от смысла слов, а от того, как он сказал это. Случайно я задела чашку и вздрогнула, почувствовав тепло.

– Не ушла бы, – откликнулась эхом. Горячее дыхание мужа коснулась шеи, следом губы, и я закрыла глаза. Открыла и заметила движение.

– Яков, – шепнула, перехватив его скользнувшую на мой живот руку. Оглянулась: так и было – в дверях спальни, прижимая к себе плюшевого медведя, стояла Майя.

– Пчёлка, – Яков тоже увидел дочь.

Медведь выпал из её рук. Щёки её были мокрыми, губы дрожали.

– Майя… – я хотела обнять её, но она бросилась к отцу.

– Папочка, – всхлипнула. – Мне… Мне приснился плохой сон.

Наши с Яковом взгляды встретились. Подняв дочь на руки, он присел на постель и посадил её к себе на колени. Неловко я молчала, сидя рядом.

– Можно я останусь с тобой? – тихонько и робко спросила Майя.

На миг я почувствовала себя лишней, но это чувство прошло, когда малышка слезла с рук Якова и дотронулась до моего колена.

– Можно, Мирося, я останусь с тобой и папой?

Спрашивать позволения Якова я не стала. Дотронулась до мягких волос и просто сказала:

– Конечно можно, солнышко.

Только после посмотрела на её отца и увидела в его глазах… благодарность. Да, это была именно благодарность и ещё что-то, разбираться в чём сейчас я не хотела. Майя облизнула губы. Внимание её привлекла чашка в моих руках, и я невольно улыбнулась.

– Держи, – подала ей, помня, что шоколад сладкий.

Я помнила… Помнила, что должна быть внимательной, но больше меня это не пугало. Ни болезнь Майи, ни понимание того, кто её отец, ни даже его безоговорочное умение подавлять всех, кто рядом. Я знала одно – хочу быть с ним, всё остальное не важно.