Данный мотив регулярно появляется в произведениях Высоцкого, начиная с конца 1960-х годов: «А кругом — с этим свыкнулся — / Ни души святой» («Возвратился друг у меня.1968), «Учтите, я привык к вещам похуже, / И завсегда я выход отыщу» («Она была чиста, как снег зимой…», 1969; черновик /2; 495/, «Я привык к прорывам на работе / И к запарке в месяц и в квартал» («Честь шахматной короны», 1972; черновик /3; 382/), «Не привыкать глотать мне горькую слюну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…», 1973), «Нам, вернувшимся не привыкать привыкать / После долгих штормов к долгожданной тиши!» («В день, когда мы, поддержкой земли заручась…», 1973), «Он был привычен к уличным пивным» («Я был завсегдатаем всех пивных…», 1975; С5Т-3-399), «Мы к невзгодам — привычные» («Склоны жизни — прямые до жути…», 1975 /5; 356/.

И в жизни поэт тоже говорил, что он «привычен к невзгодам». Бывший директор Дворца культуры моряков г. Владивостока Анатолий Белый рассказал, как ему удалось выбить разрешение на концерт Высоцкого в июле 1971 года: «Анатолий Григорьевич вспоминал, как за несколько часов до начала первого концерта его вызвали в Управление культуры Приморского края. Высоцкий поехал вместе с ним, но в кабинет начальства не пошел, а остался сидеть в “предбаннике”.

Начальник встретил Анатолия Григорьевича криком:

— Вы что себе позволяете? Мы Вас с работы снимем! Вы знаете, кто такой Высоцкий? Это отребье! Мне позвонили, что он сейчас валяется пьяным на вокзале, на трамвайных рельсах.

И тут “пьяное отребье” входит в кабинет. Во время экзекуции Владимир сидел в приемной и всё слышал.

— Владимир Высоцкий, артист театра и кино, — представил его Белый.

Немая сцена, отвисшая челюсть, тысяча извинений — и добро на выступление на свой страх и риск.

— Ничего, — улыбнулся певец. — Мне это все знакомо. Я привык к таким встречам»512.

О похожем эпизоде рассказал кинорежиссер Петр Солдатенков. В 1978 году, будучи студентом ВГИКа, он захотел сделать курсовую работу о Высоцком, но его тему не утвердили, заявив, что Высоцкий — не герой, а антигерой: «Когда в очередной раз отвергли мою заявку на фильм-портрет, я с горя рассказал об этом Владимиру Семеновичу. Он хлопнул меня по плечу и сказал: “Не расстраивайся. Так и должно быть”. Я понял, что он уже привык к подобному отношению к себе»[2224] [2225] [2226].

Продолжим сопоставление «Дельфинов и психов» с «Историей болезни».

Если профессор-ихтиолог мечтает «уйти в работу с головой и исследовать, исследовать, резать их, милых» (С5Т-5-28), то в песне «Ошибка вышла» уже сам лирический герой скажет: «Вот так нас, милых, эдак нас!» /5; 397/.

Поэтому прозаический и лирический герои приравнивают врачей к фашистам: «Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы» /6; 25/ = «В дурдом, к лепилам на прикол?! / Нет, лучше уж пытайте!» /5; 374/, «Я видел это как-то раз — / Фильм в качестве трофея» /5; 79/. Но вместе с тем оба умоляют врачей: «Отпусти, молю, как о последней милости» = «Молил и унижался»; и одновременно «наезжают» на них: «Кто вас подослал, кому это на руку?» (С5Т-5-46) = «Вы — как вас там по именам? — / Вернулись к старым временам» (АР-11-38), — отчего те остолбе-вают: «Сидит, таращит глаза!» (С5Т-5-46) = «Вон смотрит обалдело» /5; 400/.

Приведем еще некоторые сходства между действиями профессора-ихтиолога и врачей: «Профессор успел буркнуть ему: “Пропинайте”» (АР-14-87) = «В ответ мне доктор заворчал»51*; «Почему вы никогда не отвечаете мне?», «А главврач? Что главврач! Он пожал плечами — порвал крик моей, т. е. его, Соловейчика, души и ушел в 1-е отделение для буйных…» = «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно.

Герой-рассказчик называет доктора галлюцинацией, а лирический герой именует видением всю обстановку в больнице, которую он принял за тюрьму: «Где же он? Исчез!.. Господи! Какое счастье, что кончились галлюцинации» (С5Т-5-47) = «В глазах — круги, в мозгу — нули. / Видение, исчезни! <…> Я даже вскрикнул — боже мой, / Мне, видимо, не лгут»[2227] [2228] («исчез» = «исчезни»; «Господи» = «боже мой»; «галлюцинации» = «видение»).

Также в обоих случаях герой говорит о своей изоляции от людей: «…и ко мне не придут. <.. > Но ведь все равно никто не придет» (С5Т-5-46) = «Мне здесь пролеживать бока / Без всяческих общений» /5; 407/, - но при этом использует маску пролетария: «Это же ж человек, а не какой-нибудь деятель профсоюза в США, который обуржуазился до неузнаваемости!» (С5Т-5-36) = «Чего строчишь? А ну покажь! / Пособник ЦРУ!..» /5; 387/; и партизана, который молчит во время допроса: «Ничего не знаю, / Ничего не вижу, / Ничего никому не скажу, — ча-ча-ча. Нет! Это один свидетель в протоколе так написал, а его — на пятнадцать суток за политическое хулиганство» = «Но протокол допроса нам / Обязаны давать! <…> Я ничего им не сказал, / Ни на кого не показал. / Скажите всем, кого я знал, — / Я им остался братом!». А на двух фонограммах исполнения песни «Я из дела ушел» сохранился такой вариант: «Я не предал друзей — без меня даже выиграл кто-то»5?6 (рукопись: «Я не продал друзей…»; АР-3-154).

Единственное различие между повестью и трилогией наблюдается в следующих цитатах: «Пишу латынью, потому что английского не знаю, да и не стремился никогда…» — «Я впился в писанину ту, / А там — одна латынь».

Теперь сопоставим повесть «Дельфины и психи» с песней «Про сумасшедший дом» (1965), в которой также отражено пребывание Высоцкого в Соловьевской психоневрологической больнице (ПНБ) № 8.

В обоих случаях герои выступают в образе писателей: «Сказал себе я: “Брось писать!”, - / Но руки сами просятся» = «Предупреждаю: то, что я напишу сейчас, — и в самом деле творчество» (С5Т-5-45); «Сказал себе я: “Брось писать!”» = «Совсем забросил я теорию нелинейных уравнений в искривленном пространстве» /6; 35/, - и одновременно критически, но в то же время с юмором, высказываются о русских и советских писателях-классиках: «Куда там Достоевскому с “Записками” известными! <…> И рассказать бы Гоголю / Про нашу жизнь убогую…» = «Но борьба с безумием — не есть жизнь, дорогой Алексей Максимович» (С5Т-5-45).

Также герои одинаково описывают свое состояние в психбольнице: «Забыл алфавит, падежей / Припомнил только два» = «Я стал немного