29 января 1837 года слова Долли капают, как слёзы:

Сестра Наталии Гончаровой, жены Пушкина имела несчастье влюбиться в него и побуждала его к тому, чтобы он как можно чаще появлялся в доме её сестры. Может быть, Пушкин обидел его какой-нибудь эпиграммой, но роль Геккерена во всей этой истории представляется неприглядной. Он поощрял Дантеса всеми способами до тех пор, пока Натали «утратила над ним всякий контроль… Пушкин оказался настолько неблагоразумен, что разрешил своей молодой и красивой жене появляться в обществе без него, поскольку его доверие к ней не знало границ: она всё ему рассказывала и повторяла каждое слово, произнесённое Дантесом, – серьёзная и роковая ошибка.

Оскорбительные и неприятные анонимные письма сообщали Пушкину обо всех дурных сплетнях, которые ходили вокруг Дантеса и его жены… Глубоко оскорблённый, он понял, что она, как бы он сам ни был убеждён в её невиновности, в глазах широкой публики, почитавшей его имя, была виновна. Для высшего света было совершенно ясно, что уже само по себе отношение к ней Дантеса служит доказательством невинности мадам Пушкиной. Но в других общественных кругах Петербурга, мнение которых имело для поэта гораздо большее значение, потому что именно среди них он находил единомышленников и свою публику, она считалась виновной».

Чтобы отвлечь общественное внимание, Дантес сделал предложение сестре жены Пушкина, которое ею было принято, но дом поэта продолжал оставаться для него закрытым. Доброжелательные друзья пытались примирить эти две пары, и Дантес снова стал осаждать мадам Пушкину. «Мы все были свидетелями того, как надвигалась эта роковая буря», – продолжает Долли.

История дуэли известна. Долли была очень дружна с Жуковским и князем Вяземским, которые до самого конца оказывали поэту помощь. Она писала со всеми подробностями:

К этой драматичной истории Долли добавляет:

Принятое Екатериной II распоряжение о запрещении дуэлей продолжало оставаться в силе, однако считалось делом чести его игнорировать. Правда, дуэлянты и их секунданты подвергались штрафу.

Дантес был разжалован и выслан из России, его приёмный отец, сыгравший во всём этом такую двусмысленную роль, добровольно ушёл в отставку.

Их имена в России ненавидят по сей день.

Когда мадам де Сталь посетила в начале XIX столетия Россию, она была удивлена необыкновенным бесстрашием русского дворянства. Она писала: «Ничто не является достаточным для того, чтобы утолить фантазию русских господ. Суровый климат, леса и болота служат причиной того, что люди, находясь в состоянии постоянной борьбы с природой, легко отказываются и от самых насущных вещей, если они лишены роскоши или если у них отсутствует поэзия богатства… Блеск, великолепие – вот к чему они стремятся, а не к удобствам в повседневной жизни».

Это поэтическое сравнение с природой применимо ко всем русским, но и во всей Европе в течение столетий дворянство воспитывалось так, чтобы видеть в кавалерийской атаке «самое волнующее событие в жизни», как выразился кто-то однажды. Дети с самого детства воспитывались смелыми, а храбрость ценилась выше всех достоинств. До революции это особенно касалось России. Сегодня нужно обладать богатым воображением, чтобы представить себе сначала топот тысяч лошадиных копыт, а затем дикое столкновение кентавров в одну перемешавшуюся массу. Этот отважный галоп навстречу смерти казался им, участникам такой атаки, самым захватывающим моментом, который только может быть в их жизни.

Однако вызов и бравада наполеоновской эры отошли в прошлое. Свой долг отныне нужно было выполнять не в героическом сражении на поле битвы и не в салонах международных конгрессов. Теперь нужно было смириться с монотонным бытом: в бюро, семье и в кругу знакомых, поскольку именно всё это стало теперь жизненным пространством государственных служащих. Конечно, жизнь стала менее опасной, но и менее захватывающей. Казалось, пришло время для того, чтобы направить в другое русло самостоятельное мышление, упорство и усердие.

Строганов, который с 1831 по 1834 год был военным губернатором Риги и Минска, вскоре вернулся к своему любимому роду деятельности и стал куратором по народному образованию в одном из главных районов Москвы. Он не преследовал никакой личной выгоды, его большое состояние, европейское воспитание, независимость его взглядов и терпимость по отношению к другим позволяли ему быть самой лучшей кандидатурой на эту должность. Он был большим знатоком людей и привлёк к своей работе целую группу высококвалифицированных профессоров, таких, как Грановский, Погодин, Бодянский и Соловьёв, которым он содействовал, если это было нужно, и поддерживал. В результате этого появился новый интерес к Московскому университету. Например, лекции профессора Грановского привлекали внимание широких кругов московской интеллигенции.