– Ой, это не я, это мой ребенок!

Другая соседка фыркнула, третья – хрюкнула, я прыснула, и все мы дружно заржали. Четыре обескровленных тела тряслись от смеха, и непонятно было, теряем ли мы последние силы или набираемся новых.

– А меня перед самыми родами вырвало на акушерку! – вытирая слезы хохота, призналась соседка в дальнем углу.

– А мне не успели сделать клизму, и я, пока рожала ребенка, столько всего еще успела нарожать!

– А я…

– А я…

И мы вспоминали все смешное, страшное, противное и трогательное, что только могли припомнить в этом бесконечном дне.

– А я подумала, что перевозка отвезет меня в милицию…

– Мне хотели делать кесарево, я не дала…

– Меня сначала накачали снотворным, а потом как начали стимулировать…

– А у моего на голове какие-то царапинки…

– Околоплодный пузырь вскрывали – вот и задели.

– А у моего – девчонки, посмотрите – какие-то красные пятнышки на шее, возле головы!

– Это аист клювом оставил.

– Мой-то аист и забирать меня отсюда, наверное, не придет…

– Наплюй и забудь – сама ребенка поднимешь!

– Легко говорить, а у меня в этом городе – никого.

– Как будто у меня тут кто-то есть…

– А у моего ноготочки такие ровные и волосы подстрижены, как в парикмахерской.

– Дамским мастером будет.

– А моя и на девочку не похожа – пацан какой-то.

– Да нет, ты чё, она хорошенькая.

– Слушайте, моя родилась – четыре пятьсот. Вот коровенка, а? То-то я последние месяцы живот от пола оторвать не могла…

– А у моего уши – точно как у его папашки!

– А все остальное?

– Пиписька тоже похожа.

Четыре панцирных сетки на кроватях вновь подпрыгивали от смеха.

– Может, познакомимся наконец? Кого как зовут? Я – Вера.

– Надя.

– Люба.

– Инна, – произнесла я робко, чувствуя, что немного не вписываюсь в общую картину. По иронии судьбы моих соседок, как и меня саму, привели сюда вера в беспечное «авось пронесет», надежда на то, что «со мной такого не случится», любовь, которой положено жить, не открывая глаз на правду.

Разговор опять возобновился, но потек уже тише.

– Я своему вещичек заранее накупила, хоть и говорят – плохая примета.

– С нашей жизнью – не до примет…

– А у меня приметы сбылись: я такая страшная была, пока с животом ходила, – мне все говорили, что девочка родится.

– Что это за примета такая?

– Не знаешь разве? Девочка у матери должна красоту забрать!

– Ничего себе! А мать с чем останется?

– А матери теперь не все одно?..

Мы замолчали, каждая погружаясь мыслями в свое будущее. Сон отошел куда-то так далеко, что и не верилось в текущую за окнами ночь.

– Ты как своего назовешь?

– Павел.

– Сейчас так редко называют.

– А мне нравится – спокойное такое имя. Может, жить спокойно будет…

– А моя будет Анечкой! Она когда родилась, меня акушерки спрашивают: «Ну, смотри, кто у тебя?» А я как закричу: «Анечка!»

– У меня будет Марианна – как в сериале про богатых…

– Инна, а у тебя?

Если сейчас я дам ему имя, то тем самым признаю его существование. А я не хочу верить в то, что в моей жизни появился ребенок – пусть даже он лежит в полуметре от меня. Я пожала плечами в знак того, что имя еще не придумано.

– А у меня – просто Ребенок.

Мало-помалу женщины замолчали, усталость придавливала нас, как бетонная плита. «Это удивительная ночь, – думала я в последние секунды перед сном, – фантастическая ночь. Ночь, начавшаяся с самого вчерашнего утра. Ночь, в которой вера шла рука об руку с неверием в происходящее, надежду захлестывало отчаяние, а любовь превратилась во что-то такое, что мне доселе не приходилось чувствовать. Да, любовь сменилась животным инстинктом – инстинктом сохранения другого существа. Эта ночь, когда рухнул весь мой старый мир и родился новый, не повторится больше никогда. Но для меня она никогда и не кончится, живя в моей памяти, покуда жива я сама…»

Я не смогла понять, что разбудило меня следующим утром: какой-то резкий, командный голос, какое-то дребезжание… Сознание включилось, но я твердо знала, что не смогу открыть глаз, пока меня не начнут трясти изо всех сил. Веки плотно прижимались одно к другому и просили дать им еще хоть немного сна. Голова гудела и позванивала. Интересно, сколько часов мне удалось проспать: три, четыре?

– Давайте поднимайтесь, чего вы лежите?! И быстро привести себя в порядок! Сейчас обход начнется, а они валяются…

Четыре тела на кроватях переглянулись полумертвыми глазами. Через пару минут одна из нас, охая, поднялась и, согнувшись, поплелась по коридору в сторону душа. Мало-помалу все мы последовали за ней. Мне уже не хотелось ни возмущаться, ни плакать от обиды – все чувства заглушала смертельная усталость.

После осмотра подали завтрак – крошечный кусочек запеканки, состоявшей не то из творога, не то из манной крупы. Я проглотила его стремительно и с ужасом поняла, что мой желудок отнюдь не готов смириться с такой ничтожной порцией. Однако ничего другого ему не оставалось. Я выпила как можно больше чаю, чтобы заполнить все пространство в животе, и свернулась на кровати в позе эмбриона. Когда голод слегка отступил, я вновь начала разглядывать своего ребенка. Тот все еще спал и был все также потешно сосредоточен. Палату заливал яркий свет, а ребенок лежал лицом прямо к солнцу, но это его нимало не беспокоило. Впору было подивиться этому детскому умению не воспринимать окружающий мир и жить только собой – своими нуждами, своими ощущениями, своим довольством или беспокойством. Казалось, ребенок пребывает в полной уверенности, что мир в любом случае подстроится под него.

Мне тоже на время захотелось забыть, где я нахожусь и почему я тут нахожусь. Я с надеждой закрыла глаза, но минут через пять обнаружила, что с кем с кем, а со мной окружающая действительность считаться не намерена. Сначала зашла медсестра и громкой, но бесстрастной скороговоркой объявила нам, что с утра детей надо взвешивать (зачем?), что после каждой смены пеленок их надо подмывать и смазывать детским кремом.

– А пеленать надо так…

Взяв одного из детей, который к тому времени как раз забеспокоился, медсестра произвела с ним какие-то манипуляции. Ее привычные руки двигались настолько быстро, словно она играла в настольный хоккей. Я успела запомнить только одно: сначала ребенок был без пеленок, а затем он снова оказался в пеленках. Алгоритм этого так и остался за кадром.