* * *

Волгин вышел на крыльцо и поежился. Мела поземка, сыпал мелкий, противный, колющий снег. Щеки и уши сразу замерзли.

Подняв воротник, Волгин направился к машине. Усатый крепкий шофер ждал его, дымя самокруткой. Отдав честь, шофер плюхнулся на водительское сиденье. Волгин уселся рядом.

Легковушка фыркала, пыхтела и никак не желала заводиться. Шофер покусывал усы и чертыхался, жал на педаль газа, вертел ключ в замке зажигания, а Волгин поглядывал на часы, переводил взгляд на одинокий фонарь, мерцающий вдали на полуразрушенном здании.

Этот неяркий, то разгорающийся, то почти гаснущий свет фонаря был для Волгина схож с чувствами, испытываемыми в эту самую минуту. В груди осторожно, пугливо подымалось тепло; однако предательский голос тут же нашептывал: «Погоди, не обольщайся, все может обернуться иначе. Ты же знаешь, как изменчива жизнь». И Волгин замирал, стараясь отогнать от себя мысль о Лене.

«Не надо было мне приходить», – сказала она, но он ухватил ее за руку, и все переменилось. А может, она действительно пожалела о том, что пришла? Может, ему лишь кажется, что их соединила незримая нить? Может, не стоило ее останавливать? Вдруг это пустые иллюзии и Волгин просто придумал, что Лена питает к нему какие-то чувства?

За годы войны Волгин огрубел и запутался в самом себе; что уж тут говорить о чужой душе, которая всегда потемки? Сейчас ему казалось, что он понимает девушку и чувствует ее тайные мысли. А если это самообман? Если он хочет выдать желаемое за действительное?..

Волгин невольно хмурился, предаваясь этим размышлениям. Шофер, боковым зрением угадывая изменения в лице капитана, злился еще больше – и на себя, и на свою легковушку, которая никак не хотела заводиться. Он опасался, что старший по званию вот-вот обрушит на него праведный гнев, и оттого усач еще сильнее жал на педаль и крутил ключ зажигания. В глубине машины что-то фырчало и хрипело, но тут же глохло.

Шофер лихорадочно думал о том, что офицер может обвинить его, что он курил вместо того, чтобы поддерживать мотор в рабочем состоянии; жалоба дойдет до старшины, а старшина – мужик решительный, тут же распрощается и отправит восвояси. А куда возвращаться? Деревня сожжена дотла, семьи больше нет.

Здесь, в Нюрнберге, шофер старался не вспоминать об этом и продолжал внушать себе, что когда-нибудь он спрыгнет с попутки, войдет в родной двор, а навстречу из избы выбежит жена – такая же красивая и молодая, как пять лет назад, и дети выбегут – неузнаваемо повзрослевшие, и все они повиснут на нем и будут смеяться и плакать от счастья, и будет все хорошо, как до войны.

Он вновь и вновь поглядывал на капитана, а капитан по-прежнему был сосредоточен: взгляд будто направлен в себя. И это еще больше пугало усатого шофера.

Между тем Волгин думал о том, что сейчас он выполнит важное задание, доставит Паулюса во Дворец правосудия, а затем совершит самое сложное в жизни любого мужчины: возьмет себя в руки и объяснится с девушкой. В конце концов, определенность всегда лучше, даже если Лена скажет, что он неправильно ее понял, что их ничего не соединяет, кроме этого острого чувства одиночества, которое всегда испытывает человек, оказавшись на чужбине, утратив опору под ногами.

Волгин знал, что выдержать такой ответ будет непросто, но он выдержит, он сильный. А потом ему опять вспоминался легкий аромат ее волос, вкус ее губ – и у него начинала кружиться голова. Будь что будет.

Погруженный в свои мысли, он не знал, что в глубине улицы из-за руин возникла девичья фигурка. Лена двигалась сквозь метель, будто раненая птица: она бежала уже очень долго, ей не хватало дыхания, хрипы вырывались из груди, а ноги едва слушались. Пару раз она поскользнулась и упала, сильно ударившись коленом. Обессиленная, она уже не могла бежать, а только ковыляла, прихрамывая и не чувствуя боли, думая только об одном, желая одного: успеть во что бы то ни стало.

Она увидела стоявшую у дома Волгина легковушку и перевела дух: капитан еще здесь, она сможет помахать ему, когда он выйдет из подъезда, она остановит его.

Она даже сбавила шаг, пытаясь укротить хрипы в груди, и только сейчас ощутила, как мучительно ноет разбитое колено. Она продолжала двигаться к дому и не сразу поняла, что произошло: тишину ночной улицы вдруг вспорол резкий рев ожившего мотора, фары вспыхнули, и машина тронулась с места.

– Стойте! – закричала Лена что было мочи. – Подождите!

Но ее крик утонул в рычании двигателя. Автомобиль понесся по дороге, оставляя отчаянно машущую руками девушку далеко позади.

А Волгин продолжал думать о Лене и не подозревал, что она в этот момент была совсем рядом.

* * *

Час спустя легковушка затормозила у одноэтажного здания, стоящего на краю огромного поля. Здесь, на маленькой стоянке, справа от крыльца, их уже дожидался грузовик, в кузове которого сидели семеро солдат в советской форме.

Волгин ступил на землю и всей грудью вдохнул морозный воздух. Солдаты вскочили, собираясь построиться, но Волгин сделал им знак «вольно» и огляделся.

Небо еще было черным, хотя на горизонте уже появилась светлая полоска, бросавшая легкий серебристый отсвет на тяжелые металлические туши самолетов. Их было много, они стояли по обе стороны поля, а вокруг, расчищая наметенные сугробы, сновали солдаты в американской форме.

Над головой зарокотало, Волгин увидел в вышине едва различимые огни. Они совершили большой круг, снижаясь, и вот уже прояснились очертания «Ли‑2», который вышел на глиссаду. Вскоре он тяжело шлепнулся на посадочную полосу, промчался по полю, оставляя за собой завихрившийся снежный столб, и наконец остановился.

– Успели, – удовлетворенно выдохнул шофер, который по-прежнему чувствовал себя виноватым и ждал услышать слова одобрения. Но Волгин ничего не сказал, он направился к самолету, винты которого крутились все медленнее.

Дверь отворилась, пилот спустил лесенку.

Первым на трап вышел пухлый лейтенант с румянцем во всю щеку, затем солдат охраны, и лишь затем из черного чрева самолета показалась высокая фигура в фуражке, запахнутая в шинель.

Волгин поймал себя на мысли, что все это неуловимо напоминает ему сцену в саду рейхсканцелярии – все тот же парад мертвецов. Только в тот раз фигуры виднелись в черноте могильного рва. И одно из них было обгоревшим телом фюрера.

Теперь же перед Волгиным возник один из любимцев Гитлера, которому тот, желая поддержать в трудную минуту, накануне главного поражения в его жизни, накануне Сталинграда,