Паулюс остановился и огляделся по сторонам, прикрывая лицо от ветра шарфом. Гитлеровская пропаганда до последних дней не признавала факт, что Паулюс остался жив и сдался в плен Красной армии. Картина была почти мистической. Казалось, будто мертвец восстал из могилы.

Бывший фельдмаршал разглядывал аэродром Нюрнберга и выглядел неприятно удивленным тем, что его не встречают военным парадом. Сощуренные глаза его слезились на ветру.

Румянолицый лейтенант отдал Волгину честь. Волгин пожал ему руку.

– Как там Москва?

– Стоит, товарищ капитан, – радостно отрапортовал тот.

Волгин скользнул взглядом по младшему по званию. Лейтенант смотрел на капитана преданными глазами и явно завидовал ему: и тому, что капитан находится в гуще событий, в освобожденной Германии, и тому, что ходит по экзотическим улочкам европейского города, и тому, что имеет возможность лично участвовать в главном процессе века и лицезреть основных его участников, включая бонз гитлеровского рейха.

Все эти чувства румянолицего пухлого лейтенанта были понятны Волгину и одновременно чужды ему.

Он поймал себя на том, что готов поменяться с лейтенантом местами и этим же самолетом улететь домой – в Россию, в Москву. А лучше прямо в Ленинград. Пройтись вдоль замерзших каналов, постоять у пушкинского дома на Мойке, выйти на Дворцовую площадь, а через нее к Неве.

А еще он поймал себя на том, что хочет пуститься в это ностальгическое путешествие не один, а со спутницей. И опять он подумал о Лене, и вновь отогнал от себя эту мысль.

* * *

Тем временем Лена маялась у забора просыпающегося Дворца правосудия. Во дворе уже сновали клерки, к воротам подъезжали автомобили, сановные военные и гости процесса деловито проходили внутрь, демонстрируя охранникам пропуска.

Лена почувствовала на себе чей-то взгляд. Рыжеволосая девушка в пилотке, остановившись у ворот, беззастенчиво рассматривала ее. Рядом стоял неуклюжего вида парень с фотоаппаратом на груди и теребил рыжеволосую за локоть. Она отмахивалась и продолжала глядеть на Лену.

Лена поежилась и отвернулась. Внимание рыжеволосой было для нее неприятно и подозрительно. Лена и без того сейчас чувствовала себя не в своей тарелке. Хельмут запретил появляться вблизи Дворца правосудия, но сейчас у нее не было выбора. Она пыталась высмотреть среди толпы советских, но, как назло, мелькали только солдаты и офицеры в американской, английской или французской форме – никого из советских.

Лена растерянно огляделась по сторонам. За спиной хлопнула дверь автомобиля. Полковник Мигачев стремительно прошел сквозь ворота и направился к зданию. Лена увидела его лишь в тот момент, когда он, взбежав по ступеням, скрылся за тяжелыми дверьми.

От досады и отчаянья Лена едва не расплакалась. Теперь она понимала, что все потеряно.

* * *

«Ли‑2» закрутил винтами, разгоняя снег на каменных плитах.

– Счастливого пути, – кивнул Волгин румянолицему лейтенанту и отдал честь.

Паулюс в сопровождении конвоира неподвижно стоял у машины. Прямой, как гвоздь, и мрачный. Волгин распахнул переднюю дверь. Паулюс поднял на него уверенный выжидательный взгляд.

Волгин понял: бывший германский вояка ждет, чтобы советский офицер оказал ему должные почести, как младший старшему, и открыл заднюю дверь; понял это и охранник и потянулся было вперед.

– Отставить, – скомандовал Волгин.

Он уставился на фельдмаршала немигающим взглядом, и в этом взгляде тоже было ожидание – насмешливое и спокойное.

Так они стояли друг против друга, а охранник переводил испуганный взгляд с одного на другого.

Наконец Паулюс нахмурился, потянулся к дверной ручке и вполз в салон машины, переломив свое тело посередине, будто жук-богомол. Волгин проводил его взглядом, кивнул охраннику и уселся на переднее сиденье.

Легковушка тронулась, следом покатил, подпрыгивая на кочках, и грузовик. В кузове раскачивались солдаты. Метель закончилась, все вокруг было белым – и холмы, и редкие островки кустарника.

Волгин поглядывал на карту, которую ему вручил Мигачев. От аэродрома до Дворца правосудия было рукой подать, однако путь их каравана пролегал окружной дорогой. Прямой путь – он куда короче, но при этом и опаснее. Здесь могла подстерегать засада, и, конечно, полковник был прав, предложив другой, запутанный маршрут.

Впереди замелькали перелески, по правую руку выросла скала, затем откуда ни возьмись возник густой ельник. Мохнатые заснеженные лапы сосен качались над головой, отражаясь на капоте машины. Волгин то и дело поглядывал на грузовик, неспешно кативший позади легковушки.

Рука нащупала во внутреннем кармане треугольник письма – одного из тех, что писал матери Колька. Волгин перечитывал эти письма чуть ли не ежедневно, пытаясь найти в них скрытый шифр, ключ, с помощью которого можно будет отыскать брата в чужом городе, но пока ничего не мог обнаружить.

«Дорогая мама, когда сталкиваешься с немцем, испытываешь замешательство. Честное слово – не испуг, не злость, а замешательство. Всматриваешься в него и никак не можешь понять: он же живой человек, он же с виду такой же, как и мы, и улыбается так же, и радуется, и грустит. Как же все это могло случиться?..»

Волгин вдруг ощутил на себе пристальный взгляд и посмотрел в зеркало заднего вида. Паулюс, по-прежнему до самых глаз закутанный в шарф, буравил его черными зрачками. «Он же живой человек, с виду такой же, как и мы…» – вновь промелькнуло в голове.

Несколько мгновений двое рассматривали друг друга в зеркале; в конце концов фельдмаршал надменно хмыкнул и отвернулся к окну.

Слева тянулось лесное озеро, впереди, за деревьями, проглянуло длинное узкое тело моста, распростершееся на выгнутых каменных опорах. Место было пустынное.

Внезапно раздался треск. Высоченная ель вздрогнула, осыпая с верхушки снег, и повалилась на дорогу. Солдаты в грузовике невольно пригнулись. Дерево обрушилось на дорогу прямо за грузовиком, перекрывая путь к отступлению.

Усатый шофер не сразу понял, откуда донесся шум, и начал вращать головой, но Волгин крикнул: «Гони!», и шофер изо всех сил вдавил до упора педаль газа.

Мотор взревел, легковушка помчалась по извилистой дороге к мосту. Следом мчался грузовик.

Впереди, испуганные шумом и появлением людей, сорвались с ветвей и забились в тесном пространстве между деревьями птицы; в тот же момент качнулась и принялась заваливаться еще одна ель.

Волгин глядел, как она клонится к дороге своим тяжелым стволом, трясет обламывающимися ветвями, приближаясь к машине, которая из последних сил неслась по дороге.

– Жми! Жми! – кричал Волгин, опасаясь, что они не успеют и ель обрушится прямо на капот. Удар случится такой, что снесет полкузова, а обломанные ветки, острые, как колья, довершат остальное.

Усатый шофер уже вполне осознал ситуацию; ему, еще совсем недавно не желавшему жить и глядеть на опустевший без семьи мир, по-животному отчаянно захотелось