о которых слагается более или менее одинаковое мнение, и его судят весьма различно. Эти разногласия идут с очень давних пор, с того времени, когда жил Адриан; и возможно, что сами его современники в своих суждениях о нем были несогласны между собою. Историки, описавшие его жизнь, Дион и Спартиан, говорят о нем весьма странным образом; они передают одновременно много хорошего и много дурного, так что из их произведений можно легко сделать выводы как против Адриана, так и в его защиту. Дело в том, что он, действительно, был существо весьма сложное, varius, multiplex, multiformis, как говорит его историк, кроткий и строгий, смотря по обстоятельствам, то бережливый, то расточительный, то шутник, то сдержанно-важный, то благодушно-приветливый, то беспощадно-насмешливый. В жизни его были необъяснимые противоречия. Превосходный полководец, он терпеть не мог войны и всегда ее избегал; он тратил время на обучение своих легионов, чтобы никогда не вести их против неприятеля. Этот ученый, тонкий художник, не колеблясь, входил, когда это было нужно, в мельчайшие подробности общих дел; этот изнеженный человек, слагавший любовные стишки для своих фаворитов, был способен на самые смелые решения. Он выстроил себе великолепные дворцы, где изящество и роскошь могли поспорить с самым изысканным комфортом; а между тем он охотно жил в палатке, довольствуясь салом и сыром, как простой солдат, пил только воду с уксусом и шел впереди своего войска с непокрытой головой, среди снегов Бретани и под палящим солнцем Египта. Понятно, что такие контрасты смущали его историков, не обладавших слишком большой проницательностью, перед лицом государя, соединявшего, казалось, в себе несоединимое; они колебались, не решаясь остановиться на противоположных мнениях, и не в состоянии были прийти к какому-нибудь определенному мнению.

Всего яснее можно заключить из их рассказов то, что в Адриане были две личности, не всегда согласные между собой: человек и император. Император заслуживает одних похвал и может быть поставлен наряду с самыми великими и наилучшими монархами; но человек, напротив, был часто неприятен и мелочен. Современники, стоявшие слишком близко к нему и не всегда умевшие верно различать, иногда заставляли императора расплачиваться, вследствие неправедных суждений, за капризы и слабости человека.

Несомненно, они были неправы, и все их сплетни не должны мешать нам верить, что Адриан был великий государь. Если бы на этот счет оставалось еще какое-нибудь сомнение, я бы указал на блестящую картину его царствования, данную Дюрюи (Duruy)[75]. Услуги всякого рода, оказанные Адрианом империи, блестящи и неоспоримы. Прежде всего он обеспечил своему государству внешнюю безопасность; для поддержания в войске дисциплины он составил такие мудрые правила, что не оказалось нужды что-либо изменить в них, и они держались, покуда существовало римское владычество. Он укрепил границы, поставив на них военные отряды и сильные укрепления, и таким образом преградил доступ варварам, становившимся день ото дня все более грозными. Как бы опоясанная стенами, укреплениями, глубокими рвами и окопами, искусно расположенными вокруг ее необъятных границ, империя могла спокойно дышать. Внутри спокойствие поддерживалось твердой рукой, злоупотребления были пресечены, законы смягчены, общественным работам всюду был дан ход. Благодаря такому могучему толчку, а также миру, каким пользовалась вселенная, города могли украситься великолепными памятниками, до сих пор возбуждающими наше удивление. Всего этого нельзя отрицать. Адриан, несомненно, был одним из самых искусных монархов, какие только правили миром со времен Августа, и, быть может, он более, чем кто-либо, способствовал невероятному развитию общественного благоденствия, сделавшего век Антонинов одной из самых счастливых эпох человечества. «Когда славу царей, – говорит Дюрюи, – будут мерить счастием, какое они дали своим народам, Адриан станет первым среди римских императоров».

Древнеримская повозка

Почему же о нем, служившем так хорошо империи, плохо судят? Обыкновенно суровость этого мнения объясняют упорными неладами между знатными семьями и Сенатом, с одной стороны, и императорским режимом – с другой; но это действительно слишком удобный способ оправдывать всех цезарей без различия, и, если такие причины могут еще объяснять что-либо в эпоху Тиберия и Нерона, думается, что невозможно больше прибегать к ним в эпоху Антонинов. Империя была тогда признана всем миром. Время утишило прежние злобные чувства республиканцев, и во всяком случае совершенно непонятно, вследствие каких причин, раз они не высказывались против Траяна, они вдруг вспыхнули бы против Адриана. Если Адриан, при всех своих достоинствах, не сумел внушить к себе больше любви, надо думать, что это было по его вине и что имелось в его личности и характере нечто, что отвращало от него сердца. На это, со всякими подходами и предосторожностями, намекал позднее Марку Аврелию Фронтон, писатель довольно ядовитый, но крайне честный человек и самый покорный из подданных. «Чтобы любить кого-нибудь, – говорил он, – надо быть в состоянии подходить к тому человеку с доверием и чувствовать с ним себя легко. Именно этого-то и не случалось со мной относительно Адриана. Мне не хватало доверия, и самое почтение, какое он мне внушал, вредило привязанности». Ясно, что скрывается под этими вежливыми словами. Также и Траян, хотя был его родственником, по-видимому, не чувствовал к нему большого влечения. А между тем мы знаем, что Адриан, ждавший от него всего, не пренебрегал ничем, чтобы ему понравиться. Он всячески старался льстить его вкусам, даже наименее достойным, и сам рассказывал, что, зная, как Траян любил вино, стал тоже пить, чтобы таким образом войти к нему в милость. Впрочем, у него были другие качества, которым Траян придавал наибольшую цену. Верный солдат, старательный наместник, искусный организатор, добросовестный правитель, он исполнял старательно и с успехом все возлагавшиеся на него полномочия. Однако повышение его не шло очень быстро. Одна надпись, найденная в афинском театре, показывает, что он шаг за шагом прошел все ступени иерархической лестницы почестей, его не избавили ни от одной. Несмотря на признание качеств Адриана и оказанных им услуг, Траян ждал до последнего дня своей жизни, чтобы усыновить его. Предполагают даже, что смерть его предупредила, раньше, чем он решился, что это усыновление было лишь комедией, разыгранной, чтобы обмануть мир, и что спрятанный за драпировкой специально поставленный человек умирающим голосом прошептал какие-то слова вместо покойного императора. Что могло дать некоторое правдоподобие этому рассказу, это то, что Траян, по-видимому, вовсе не торопился признать его своим наследником. Он не только не назначил его своим соправителем при жизни, как это сделал в отношении его самого Нерва, но он не хотел даровать ему никаких особых почестей, благодаря которым он заранее был бы отмечен, как