с Мари, как с подружкой. По крайней мере на людях. Это и для Мари было бы нехорошо, она отлично знает свое место. И да, теперь она бы чего-нибудь съела, поскольку мама все время боится, что она умрет от истощения.

Элизабет налила себе чаю и с завистью смотрела, как ее сестра уплетала аппетитную булочку с маслом и вареной ветчиной. Как вообще возможно, что эта девочка может есть что пожелает и не набирает ни одного лишнего грамма? У нее самой от одного только взгляда на булочку с маслом талия увеличивалась на сантиметр.

– Я пойду, пожалуй, к себе. – Алисия снова закашлялась. – Кому-то нужна газета? Нет? Тогда я возьму ее.

Алисия ушла в свою комнату, чтобы пить горячий бузинный чай от подступающей простуды, Китти тем временем радостно подбежала к окну, чтобы убедиться, что по аллеям можно проехать на машине. Снег действительно сгребли к высоким воротам парка, и Густав сметал оставшееся с парковой дорожки. Он работал лопатой размеренными сильными движениями и, казалось, не уставал. Какой мускулистый парень! Изо рта у него валил пар. В столовую вошел Роберт, со стола он всегда убирал настолько бесшумно, что лишь изредка раздавался тихий стук или звон.

– Роберт, в одиннадцать я вместе с Мари хотела быть возле церкви Святой Катарины.

– Тогда нам нужно выезжать около половины одиннадцатого, барышня.

Она легкой походкой вышла в коридор и, поднимаясь к себе, заметила, как непривычно сильно колотится сердце. Неудивительно: она слишком уж спешила. Да и чаю выпила больше, чем нужно. Лучше пить кофе, от чая ей становилось неспокойно. Господи, как же она нервничала!

К удивлению Катарины, из ее комнаты доносились голоса. Один принадлежал Мари. Другой – Шмальцлер. Что ей там было нужно? Ко всему, еще и ругань Йордан. Невероятно! Никто не заметил, как она вошла, все трое находились, по всей видимости, в гардеробной. Китти бросила взгляд на маленькие часы на комоде – до половины одиннадцатого оставалось еще добрых два часа. Катарина немного подумала, вмешаться ли ей в перебранку в гардеробной, однако решила послушать.

– Гардеробная фрейлейн Катарины – моя епархия! – горячилась Йордан. – Так было всегда, с тех пор, как я работаю в доме.

– А теперь будет иначе, и вам придется подчиниться, Йордан! – твердо возразила Шмальцлер. – Впредь вы будете обслуживать госпожу и фрейлейн Элизабет, Мари – фрейлейн Катарину.

– Она все вещи испортит! – запальчиво выкрикнула Йордан. – Она понятия не имеет, как нужно обращаться с шелковым платьем. С бальным платьем. С дневными туалетами. А прежде всего – с бельем. Гладить-то она хоть умеет?

– Я вам несколько раз повторила, что барышня сама выбрала Мари! – В голосе экономки теперь были слышны нотки раздражения. – Вам не нужно беспокоиться на этот счет.

Китти села в голубое кресло. Весьма содержательная беседа. Она не любила Марию Йордан, эту змею, распространявшую сплетни.

– Я не одинока в своем мнении. – Йордан не собиралась уступать. – Вся прислуга восприняла ее повышение как пощечину. Добросовестно трудишься, усердно делаешь свою работу долгие годы, учишься с нуля и только потом поднимаешься на более высокую ступеньку. Но такие, как Мари – счастливчики, получают все за несколько недель. Я-то молчу. Я не завистливая. Только не я. Мне это ни к чему.

– Я тоже так думаю, фрейлейн Йордан. А теперь, пожалуйста, не могли бы вы оставить нас одних, нам нужно работать.

– Разумеется, я ухожу! Но скажу вам еще раз, фрейлейн Шмальцлер. Я не из тех дурочек, кто придет на помощь, когда новая камеристка однажды не справится со своими обязанностями!

– Я неплохо шью, фрейлейн Йордан.

Это Мари подала голос. Господи, сколько бедняге пришлось выслушать! Китти была вне себя. Если бы мама не была так привязана к Йордан, она лично выставила бы эту склочницу на улицу. По крайней мере Йордан не на шутку испугалась, когда вышла из гардеробной и увидела Китти.

– К… к вашим услугам, фрейлейн, – заикаясь, произнесла камеристка, красная от замешательства. – Я хотела… хотела только посмотреть, все ли в порядке с вашими платьями, и дать Мари пару полезных советов.

– Конечно, – холодно отреагировала Китти. – Мне было хорошо слышно. Хочу, чтобы впредь вы были вежливы с Мари.

Йордан сообразила, что Китти слышала их разговор, и скривила рот.

– Разумеется, фрейлейн Катарина, – прошелестела она. – Простите, я не совладала с нервами.

Китти снисходительно кивнула. Роль повелительницы вполне ей нравилась. Она махнула рукой в направлении двери:

– Мне вы больше не понадобитесь. А вот маме, думаю, да. Она прилегла из-за простуды.

– Тогда… тогда извините меня, пожалуйста…

Было видно, с какой радостью Йордан ретировалась с места своего позора.

Экономка куда более умело разобралась с этим неприятным инцидентом, извинилась за неудобства и даже замолвила словечко за Йордан:

– Не принимайте близко к сердцу, ей нелегко вот так вдруг отказаться от части обязанностей. Но она, конечно, привыкнет.

– Очень надеюсь!

Китти дождалась, когда Шмальцлер уйдет, и тотчас обрушилась на Мари со своими планами. Сообщила, что они обойдут все музеи Аугсбурга, ратушу и некоторые церкви. Китти решила передать весь объем своих искусствоведческих знаний. Для такого таланта, как у Мари, это важно. Она поручила Мари приготовить альбомы и карандаши, чтобы делать в музее наброски.

Таким образом Мари будет учиться, ведь и она сама так делала, будучи студенткой художественной школы. Китти решила было предложить подруге один из своих твидовых костюмов, однако передумала. С момента своего повышения Мари одевалась, как камеристка, носила простую юбку в пол и черную блузу, она могла бы позволить себе скромное украшение, но украшений у нее не было. Волосы Мари закалывала, так она выглядела более взрослой и очень хорошенькой. Но именно сегодня Мари не следовало выглядеть красивее и уж тем более походить на юную аристократку. У Катарины для этого были причины, не связанные с мамиными наставлениями.

– Отправляемся в половину одиннадцатого, – объявила она и опять взглянула на часы – неужели минутная стрелка продвинулась лишь на четверть часа? – Я перед этим приму ванну и завью волосы. Розовое масло, Мари. И мыло из навесного шкафчика. С розой на упаковке.

Мари поспешно приступила к своим обязанностям.

Господи, и почему время остановилось? В коридоре послышался мамин хриплый голос, кажется, она тоже решила принять ванну. Китти вздохнула, видимо, ей придется подождать.

Минуты капали, как густой мед. Она начала рисовать, но не могла сосредоточиться. Спустилась в красную гостиную, включила на граммофоне арию из «Турандот» и решила, что Энрико Карузо сильно переоценен. Гортань неимоверно зажата, хотя, возможно, Китти так показалось из-за граммофона или от нетерпения. Она