с удовольствием посмотрела всю выставку. Но можно и потом, картины никуда не денутся. Только не картины.

– Теперь я тебя оставлю, моя дорога Мари, чтобы ты спокойно рисовала. Не торопись и сначала сосредоточься только на глазах…

Китти попыталась избавиться от надоевшего пальто, оставив его возле Мари, иначе зачем же она так тщательно выбирала туалет? Но было холодно даже в пальто. Медленно, как истинная ценительница живописи, она прошла по высокому залу, о религиозном назначении которого в давние времена теперь сомневаться не приходилось. Готические колонны венчались стрельчатыми арками, перекрестья смыкались в свод. Она победно кивнула смотрителю и прошла во второй зал, в котором были всего две пожилые дамы. Сердце сжалось, она готова была побежать, чтобы посмотреть, не ждет ли ее кто в двух боковых залах. Но совладала с собой. Кто она, в конце концов? Глупая маленькая девочка, бегущая за золотым мячиком? Нет. Ей ни к чему было спешить. Даже лучше, если они с Мари опоздали. Так ему не придет в голову, что она влюблена. Или не может без него, как другие. Ну нет, она была Катарина Мельцер – та, которую с ее первого бала месяц назад окрестили «очаровательной маленькой принцессой». И если уж она назначила ему свидание, пусть расценивает его как незаслуженную милость.

В смежном помещении справа сидела одна из смотрительниц в синей униформе и вязала сиреневый носок. Непостижимо: сидеть среди этих шедевров на табуретке и бестолково стучать спицами. Китти вернулась во второй зал и пошла направо. Если его и там не было, значит, он или не пришел, или уже ушел. Отчего такое несказанное разочарование? Вообще-то ей должно быть все равно. Сами виноваты, месьё Дюшан. Жаль потраченного времени…

Но он был там. Стоял к ней спиной и разглядывал картину одного швабского мастера. Не оглянулся даже, когда она вошла в зал. Обернулся, только когда она остановилась.

– Как вы долго, мадемуазель, – с улыбкой сказал он. – Я уже боялся, что вы передумали.

Она тотчас утонула в идущем от него теплом потоке. Боже, в его глазах плясали золотые искорки. Невероятно, как мужчина может быть столь красив и привлекателен.

– Нас задержали, – ответила она, взяв себя в руки.

Он принял объяснение, не задав уточняющих вопросов.

– Тем больше мне повезло, если вы несмотря ни на что приехали.

У нее дрожали колени, пока она подходила ближе. Он галантно поцеловал ей руку, а ей показалось, что руку обожгло пламенем. Коснулись ли его губы ее руки или ей только показалось?

– Ну, у меня в городе были дела, – солгала она и улыбнулась ему. – А эту выставку при случае нужно посещать.

– Тут вы правы, мадемуазель Катрин…

Как красиво звучало ее имя в его устах. У него был легкий французский акцент, в остальном по-немецки он говорил блестяще, что удивительно для сына фабриканта из Лиона. Однако его мать была немкой, и уже несколько лет он руководил филиалами лионских фирм в Аугсбурге. С Катариной они познакомились на первом бале и с тех пор время от времени встречались. Последний раз – на том безумно скучном новогоднем празднике в доме бургомистра.

Молодой человек взглянул в сторону выхода, где на несколько секунд появился смотритель, но вскоре снова вышел.

– Знаю, мадемуазель, что я самонадеян, – произнес он тихо. – Но я не мог упустить возможность признаться вам, насколько я впечатлен встречей с вами. Я думаю о вас день и ночь, мадемуазель. Я живу с вашим образом в сердце, я говорю с вами, воображаю себе ваш голос, иногда мне даже кажется, что я чувствую тепло вашей изящной ручки…

Она впитывала в себя его слова, они были чистое счастье. Именно этим она грезила все последние дни. Его с золотыми искорками глаза, его мягкий, глубокий голос… Господи – да. В его словах не было большой поэзии. Она уже слышала подобное от других. Но услышать это из его уст было радостью.

– Пожалуйста, не смейтесь надо мной, Катрин. Я открываю вам свое сердце, полагая, что вы не останетесь равнодушной. Вы на это не способны, иначе не стояли бы сейчас здесь, передо мной…

В его взгляде читалась уверенность в победе, которая слегка раздражала. Он был не из тех юнцов-воздыхателей, которые докучали на вечеринках, он был взрослым мужчиной и знал, чего хочет.

– Признаюсь, мне было любопытно, – кокетливо посмотрела на нее Китти.

– Возможно, у нас много общего. Прежде всего мы ценим искусство.

В зал вошли две пожилые дамы, медленно прошли мимо них, остановились у картин, обсуждая их. Прошла целая вечность, пока они ушли. Все это время Китти и Дюшан молча стояли друг напротив друга, поглощенные друг другом.

– Любовь, – произнес он тихо, – любовь к жизни, к красоте, к искусству… Как много мне хотелось бы вам рассказать, мадемуазель. С сегодняшнего дня мир для меня совершенно поменялся, будто я только родился… Не смейтесь, пожалуйста…

Она все равно захихикала, но, скорее, нервным, а не естественным смехом, который вызвал мгновенную реакцию.

– Вы смеетесь? Вы находите меня смешным?

Он вмиг оказался очень близко, она ощутила его дыхание, запах пальто, его руки. Он искал ее губы, и тут случилось невообразимое.

– Простите, – прошептал он ей в ухо. – Я не хотел. Не сейчас, не так быстро…

Золотые искорки проникали в нее подобно стрелам, сердце стучало молотом, пульс зашкаливал. Что это было? И что он сейчас сказал?

– Вы не должны думать, что я легкомысленный распутник, мадемуазель. Я ощутил страсть. Mon Dieu[8], я влюбился. Со мной такого не случалось давно, клянусь. Coupde foudre[9] – как гром среди ясного неба. Меня буквально накрыло, и я не мог этому противостоять. Простите мне мою назойливость. Так глупо и неловко с моей стороны.

– Простите, – прервала она его. – Все слишком быстро происходит. Не могли бы вы… не могли бы вы сделать это еще раз?

Дюшан выполнял ее просьбу. Зал завертелся вокруг вместе с картинами. Ее захватил хоровод форм и цветов, святых и кающихся, ландшафтов, зверей и каменных стен. Но пьянее всего был незнакомый мужской запах, обволакивавший ее всю.

24

– Я бы выбрала этот, фрейлейн.

Мари решительно указала на один из трех рулонов тканей, разложенных на раскроечном столе. Дорогой шелковый атлас небесно-голубого цвета. Кроме него предлагались еще матово-розовый сатин и светло-зеленый атлас.

– Почему именно этот? – удивилась Элизабет.

– Потому что голубой подходит к оттенку вашей кожи и особенно к глазам. Видите?

Мари подняла рулон, ловко отмотала несколько метров ткани и