джазистов, прославившихся в 1930-е и 1940-е годы в Шанхае, было много бывших харбинцев. Сергей Ермолаев заключил контракт с танцевальным залом Paramount, а позже выступал с джазовым октетом в отеле «Мажестик». Вместе с Мики Кэем (еще одним харбинцем) Ермолаев выступал в отеле «Катя», а после войны – в Клубе американских офицеров. Мики Кэй (настоящее его имя – Дмитрий Киреевский) был женат на дочери казака-антикоммуниста Аркадия Пикара. Это наглядный пример того, как пересекались два мира – джазовых ночных клубов и русского военного патриотизма, – что за пределами Шанхая выглядело бы весьма необычно. В отеле «Астор Хаус» в квинтете Авеля Бершадского играл на контрабасе Борис Усыскин (который позже успешно преодолеет ограничения австралийского Союза музыкантов, куда обычно не принимали мигрантов). В Шанхае был даже еврейский джаз-клуб, которым заведовал В. Марголинский[370].

Если говорить о классической музыке, русские музыканты блистали в Китайской национальной консерватории, созданной в 1927 году на базе Шанхайской национальной консерватории[371]. В 1933 году из Харбина приехал Василий Томский со своей театральной труппой, и в книге-альбоме Жиганова «Русские в Шанхае» его фото занимает целую страницу: режиссер и «лучший артист» Русского драматического театра Томский (его настоящее имя Василий Москвитин) красуется там в залихватски надетой шляпе. Среди ведущих актеров труппы Томского был скандально знаменитый русский шпион, работавший сразу на несколько спецслужб, – Евгений Кожевников, выступавший на сцене под псевдонимом Юджин Хованс. Многоликий агент разведки, он был столь же многолик и в Шанхайском театре, где его знали как «помощника режиссера, артиста, оперного певца и балетного танцовщика»[372].

Книга-альбом «Русские в Шанхае» объемом около трехсот страниц, красиво оформленная, с роскошными иллюстрациями и в кожаном переплете, прославляла русский Шанхай в пору его наивысшего расцвета и со временем превратилась в своего рода книгу-мемориал. Хотя первоначально сам Жиганов замышлял это издание как коммерческое предприятие, вскоре он задумался о необходимости создать исторический памятник русской диаспоре, рассказать об «исходе русских из коммунистической России и об их извилистом пути в Шанхай, об их борьбе за выживание, их недюжинной уверенности в собственных силах и стойкости перед лицом бесправия и бедности». Написанная местами своеобразным и одновременно выспренным слогом, эта книга дает представление о выдающихся достижениях русских эмигрантов в области торговли и искусства, но даже вскользь не упоминает ни о множестве проблем русской общины в Шанхае (например, о нищете, преступности и алкоголизме), ни о раздиравших диаспору политических распрях[373].

Война и японская оккупация

В 1937 году началась Японо-китайская война. Японцы оккупировали Шанхай, Тяньцзинь, Пекин и Нанкин, столицу правительства Чан Кайши. Партия Гоминьдан перенесла свою столицу в Чунцин, вглубь страны, а Мао повел коммунистическое войско на Яньань. Не успев установить контроль над всей страной, японцы вступили во Вторую мировую войну, атаковав в декабре 1941 года Пёрл-Харбор. С того момента все китайские дела отошли для Японии на второй план, и можно сказать, что конфликт с Китаем зашел в тупик и оставался на мертвой точке до самого конца Второй мировой войны.

Битва при Шанхае, начавшаяся в августе 1937 года, длилась три месяца, и в ней китайские войска, защищавшие город, потеряли 300 тысяч человек. Русские в этом сражении не участвовали, но война была кровавой и страшной и сопровождалась масштабными разрушениями городской инфраструктуры и жилых домов, особенно в китайских районах; в итоге международные поселения оказались наводнены беженцами[374].

Последовавшая японская оккупация многое изменила, хотя поначалу эти изменения были не столь заметными, как ожидалось, и намного менее заметными, чем в Маньчжурии. Международное поселение как юридический субъект было ликвидировано (хотя благоразумные японцы позволили и дальше функционировать некоторым элементам прежней администрации, включая полицию), а вслед за ней в июле 1943 года прекратила существовать и Французская концессия. Но захват японцами административных структур происходил «медленно, с соблюдением юридических формальностей и подобающих приличий», и белые русские в Шанхайской муниципальной полиции даже выиграли от происходивших перемен, так как их присутствие «впервые получило должное признание», и, вероятно, это признание сопровождалось соответствующими повышениями по службе[375]. Коллаборационизм был в приморских городах самым обычным делом: с японскими оккупантами сотрудничали и китайцы, и члены международного сообщества. Жившие в Шанхае иностранцы чаще всего относились к японо-китайскому конфликту с безразличием, да и война в Европе казалась им чем-то очень далеким, несмотря на приезд тысяч еврейских беженцев из Центральной Европы. Странная изоляция Шанхая от Второй мировой войны длилась и после того, как военные действия перекинулись на Азию и Тихоокеанский регион. По (неодобрительному) мнению французского историка Мари-Клер Бержер, белые русские относились к тем иностранцам, которые «вообще не испытывали никаких патриотических чувств» и придерживались «приспособленческой стратегии, которая гибко менялась день ото дня, в зависимости от обстоятельств»[376].

Хотя после смены власти перед некоторыми русскими в Шанхае открылись новые экономические и даже профессиональные возможности, при японцах качество жизни в городе резко снизилось из-за стремительного роста преступности. Участились вооруженные нападения на улицах, заказные убийства, случаи всевозможного вымогательства, расплодились игорные дома и опиумные притоны. Перестрелки между бандитами среди бела дня перестали быть чем-то диковинным, и бывало, что в автобус заходили грабители с пистолетами наготове и заставляли пассажиров выворачивать карманы. Как писал старейший иностранный корреспондент Перси Финч, то была «эпоха вооруженных телохранителей, бронированных автомобилей, пуленепробиваемых жилетов и уличных долговременных огневых сооружений». Частные армии, где служили «тысячи китайцев, белых русских и чалмоносных сикхов… обрели колоссальную важность, потому что полиция никак не справлялась с ситуацией». Другой журналист описывал Шанхай военной поры как «стихию, где царили порок и насилие, где крикливая роскошь резко контрастировала с невероятной нищетой, где крутились рулетки, звучали выстрелы и разносились жалобные голоса попрошаек». В пору, когда люди жили в «состоянии непрекращающейся тревоги и перемещений», Шанхай превратился в «неуютный город, полный беженцев и преступников»[377].

Белым русским жилось при японцах сравнительно благополучно. В отличие от британцев, французов и американцев они не были гражданами страны, находившейся в состоянии войны с державами Оси, и даже их родина, звавшаяся теперь Советским Союзом, не вступала в войну с Японией вплоть до 1945 года[378]. Всем приходилось так или иначе сосуществовать с японцами, которые с самого начала не столько отдавали предпочтение иностранцам, сколько приучали к дисциплине китайцев, но для кого-то оккупационный режим и создавал новые возможности. Некоторые предприниматели из числа русских евреев (как, например, отец Гарри Тригубова) наживались благодаря махинациям на черном рынке и сложным связям с японскими властями (впоследствии австралийские иммиграционные службы будут называть эту деятельность «подозрительной»). Не менее подозрительный мир