сотрудников спецслужб переориентировался на связи с японской разведкой: теперь Евгений Кожевников работал не только на СССР, но и на японцев, а может быть, еще и на немцев; он не только собирал и передавал данные о русской общине, но и занимался политической деятельностью по распоряжению своих кураторов внутри нее (или по собственному желанию), а также имел связи с теми, кто занимался шантажом и вымогательством. В 1943 году вместе с одним харбинским журналистом из Русского фашистского союза Кожевников основал прояпонский антисемитский русскоязычный журнал «Накануне», где публиковал свои работы под псевдонимом Пик. Особое отделение Шанхайской муниципальной полиции в Международном поселении, продолжавшей работать в течение всего периода японской оккупации, вело наблюдение за русской диаспорой: их информатором был главный инспектор А. Прокофьев, которого британцы и американцы очень уважали за порядочность и способность к посредничеству[379].

Русским приходилось учиться жить вместе с японцами, но не все делали это с одинаковым энтузиазмом. Художник из белых Николай Кощевский, живший в 1937 году в Тяньцзине, когда туда пришли японцы, а позже в Даляне, решил увековечить русско-японскую дружбу и написал картину «Самурай и богатырь». Это полотно изображало русского богатыря, простиравшего руку в сторону целого войска самураев, которое приставало к берегу на корабле, а на дальнем плане виднелось восходящее солнце. Художник лично отправил свое произведение императору Хирохито, и его выставили в Токио. Однако Кощевский сам положил пределы этой дружбе: когда один японский генерал устроил встречу с ним наедине и попросил его шпионить за местными русской, английской и немецкой общинами, художник в панике бежал в Харбин. Оставив жену и дочь в Даляне на попечение атамана Семенова, он прожил целый год в одиночестве, прежде чем семья смогла приехать к нему[380]. Другим русским, оказавшимся в похожей неприятной ситуации, был муж одной из многочисленных тетушек Гэри Нэша, полиглот, владевший японским и китайским и работавший в Тяньцзине в китайской полиции. Когда японцы стали давить на него, требуя, чтобы он шпионил за другими русскими, он тоже предпочел бегство и уехал в Шанхай. Старший сын Семенова Вячеслав, бегло говоривший по-японски и по-французски, был отобран японцами для службы в отделе иностранных дел Шанхайской муниципальной полиции и работал там до 1944 года, докладывая о французской общине в Шанхае[381]. По-видимому, такие предложения японцы делали довольно часто, и далеко не все отказывались от сотрудничества.

Притом что в русской общине в Шанхае всегда кипела внутренняя политическая жизнь, отмеченная яростным фракционным и личным соперничеством, партийная политика была выражена слабо, хотя в целом все участники разделяли идеологию антикоммунизма. Все изменилось, когда при японской оккупации произошел заметный взлет Русской фашистской партии[382]. Если верить одному источнику, в 1930-е годы русская политическая жизнь оставалась несколько ограниченной из-за давления со стороны советского посла, Дмитрия Богомолова, который «требовал, чтобы администрация Французской концессии пресекала любую политическую деятельность белых русских в Шанхае». Эти требования явно выполнялись, так как в 1933–1934 годах во Французской концессии, где и жило большинство русских, принимались соответствующие меры[383]. Однако после прихода японцев положение поменялось, причем в целом в пользу русских фашистов, поскольку на горизонте попросту не было никакой другой организованной русской политической силы.

Но появился и новый фактор, который влиял на политические взгляды общины. Русские в Шанхае имели возможность следить за ходом войны в Европе, и это привело к росту патриотических настроений среди шанхайских русских и к росту поддержки СССР. Японцы не поощряли эту тенденцию, но и не предпринимали ничего такого, что могло бы ей препятствовать. Прежнее засилье ностальгического монархизма, которому было привержено старое поколение эмигрантов, уступило место неугасающему конфликту между фашистами (сторонниками держав Оси), занявшими роль лидеров антикоммунистического движения, и теми русскими, кто с недавних пор стал симпатизировать Советскому Союзу (а некоторые представители этого лагеря даже подумывали о возвращении на родину). Считалось, что во второй группе преобладали русские евреи, и потому в белом антикоммунизме нового толка прорезались более резкие антисемитские ноты.

Русская фашистская партия существовала в Харбине с начала 1930-х годов, но наиболее заметной ее деятельность стала в Шанхае в период японской оккупации. Фашисты обзавелись штаб-квартирой на авеню Жоффр во Французской концессии и действовали на протяжении всей Второй мировой войны, всячески выражая солидарность с державами Оси. Руководство партии находилось в теплых отношениях с японскими военными, и эти их связи, вероятно, уменьшали популярность фашистов в Шанхае, где «белые русские, менее одержимые контрреволюцией, чем их соотечественники в Харбине, различали за спиной этой организации твердую руку японских военных». Но, конечно, фашисты умели мутить воду и всячески обозначать свое присутствие в белом русском сообществе, о чем и свидетельствуют донесения в архиве Шанхайской муниципальной полиции[384].

Поначалу Тяньцзинь оказался более благодатным местом для фашистов, чем Шанхай. После того как в августе 1937 года город оккупировали японцы, жизнь русской общины регулировалась Антикоммунистическим комитетом, в точности повторявшим маньчжурское Бюро по делам русских эмигрантов (БРЭМ). Председатель комитета, казак Е. Н. Пастухин вместе с Ушаковым, лидером тяньцзиньской ячейки Русской фашистской партии, выпускал прояпонскую газету «Возрождение Азии». Поскольку для получения удостоверений личности требовалось одобрение комитета, «возникало обширное поле для запугивания людей и вымогательства взяток». Солидаристская идеология фашистов сближала их с воинственной антисоветской организацией НТС, также имевшей своих представителей в Тяньцзине. (В 1938 году молодой русский антикоммунист Анатолий Коновец из Тяньцзиня получил от НТС первое задание: доставить чемоданы с агитационными материалами с восточного побережья Китая в Харбин для дальнейшей контрабандной переправки в СССР[385].)

Тем не менее Шанхай был центром, куда стекались харбинские фашисты вроде генерала Ивана Цуманенко и генерал-лейтенанта Владимира Косьмина. Туда переехала и редакция харбинского фашистского ежедневника «Наш путь» – начиная с 1941 года газета выходила в Шанхае как еженедельник[386]. Это издание стало рупором нового примечательного деятеля, появившегося на русской фашистской сцене, – Михаила Спасовского, который после войны эмигрирует в Австралию. Спасовский, родившийся в 1890 году в Петербурге, стал видным идеологом русского фашизма и перевел на русский язык книгу Гитлера «Майн кампф». До отъезда в Китай в 1940 году он жил в Тегеране и работал архитектором. В Шанхай он приехал под протекцией японцев и занял должность начальника Главного управления Всероссийского фашистского союза, то есть формально встал выше Родзаевского на иерархической лестнице фашистского движения, хотя понятно, что так или иначе они взаимно согласовывали свою работу[387]. В 1935 году, когда в Русский эмигрантский комитет избрали недавно приехавшего из Харбина Косьмина, там уже присутствовали