– Чего кочевряжишься? – бурчала бабка, указывая ему на газету, на которой лежало что-то как будто съестное. – Вон шанежки, пирог с земляникой, хлеб, вода в банке, даже сало есть… Чего буркала таращишь? Жри, давай!

Немного собравшись с силами, Кирканин попытался встать на ноги и тут обнаружил, что на его шее защелкнут железный ошейник, к которому от стены тянется цепь.

– Кто вы такая? Где я нахожусь? Что вообще происходит? Почему я на цепи?

– Шибко много будешь знать – скоро состаришься, – ядовито ухмыльнулась старуха. – Хотя… Состариться ты не успеешь. Нет! Немного тебе осталось… – и направилась к выходу, что-то ворча на ходу.

– Эй, мадам! А мне в туалет нужно! – окликнул ее Олег.

– По нужде, что ль? Вон ведро стоит с крышкой. Туда… – буркнула через плечо старуха и скрылась за дверью.

Несколько часов просидев в полной неизвестности, превозмогая отвращение, Кирканин все же рискнул поесть. Как ни странно, но приготовлено было очень вкусно. Потом (никуда не денешься!) пришлось воспользоваться ведром. И снова потянулись бесконечно долгие минуты, полные мучительной неизвестности. Олег перебрал все варианты того, что с ним могло случиться и куда он мог попасть.

Судя по крикам птиц и шуму леса, он был за пределами Москвы. Но где? Где-нибудь под Истрой? В окрестностях Зеленограда? В районе Троицка? Может быть, он попал в руки «черных трансплантологов»? Не случайно же старуха говорила о том, что состариться он не успеет? Господи! Только бы не это!

Прошло неведомо сколько времени, как вдруг снаружи раздались шаги. В избу вошел какой-то неприятного вида тип с клочковатой бороденкой цвета болотного бурьяна осенней порой. Оскалившись в злорадной улыбочке, незнакомец гундосо произнес:

– Что, щенок, привыкаешь к цепи? Привыкай, привыкай. Будешь папашкины грешки искупать. Скоро настанет день полной расплаты.

Сразу же поняв, что этот тип – полная мразь и ничтожество, Олег решил на сказанное вообще никак не реагировать. А тот, еще немного потоптавшись, направился к выходу, зло буркнув на ходу:

– Молчи, молчи… Скоро твой папашка завоет так, что на всю вашу Москвуху будет слышно. Скоро…

И снова потянулись томительные часы безвременья и неопределенности. Было ли Олегу страшно? Почему-то нет. Лишь угнетала занудная тоска. Поэтому, когда в избу вошел еще один человек, он сразу не обратил на него внимание. А обратив, несколько даже оторопел – посреди избы, по-хозяйски уперев руки в бока, стояла какая-то деваха, обычной простоватой внешности, в цветастом сарафане из сатина (скорее всего домашнего пошива), в босоножках китайского производства. Лет ей было около двадцати. Самое примечательное, чем она обладала – болтающаяся по спине толстенная коса. Проще говоря, типичная «дяревня», над которой в среде «мажоров» было принято всячески язвить.

– Что бабка приносила – съел? Еще есть хочешь? – грубовато обратилась она к пленнику.

– Не очень… Бабка, что ли, опять стряпала? Ее руками только навоз выгребать…

– Готовила я, а свои руки я всегда мою. На, бери…

Девушка расстелила большую чистую салфетку, выложила на нее пакет с пельменями, домашние печенья, какой-то особенный винегрет… Приступив к еде, Кирканин лишний раз удивился тому, как внешне обычные блюда могут быть необычайно вкусными. Когда он уже заканчивал, она, наблюдая за ним, неожиданно спросила:

– Что ж ты, с виду вроде бы пристойный человек, а такие черные и страшные дела творишь? А?

Едва не поперхнувшись, Олег попросил прояснить, о каких черных делах речь. Чего это он такого натворил? Но деревенская дива ответом его не удостоила. Она объявила, что ей уже пора – и так засиделась. Правда, напоследок проверила, хватит ли ему воды, притащила из какого-то закутка старый тулуп, чтобы было на чем лежать.

Когда визитерша уже собралась уходить, Олег решился спросить у нее, где же он находится. Пожав плечами, дива простецки ответила:

– Известно где – в Ржачихе. Село такое…

– А район? А область?

Узнав о том, что находится в Алтайском крае, он схватился за голову: так вот куда занесла его судьба! Но за что? Почему? При чем тут какие-то «папашкины грешки»? Что за «черные дела», которые якобы натворил он сам? Что вообще за идиотский бред?!

Когда девушка уже стояла в дверях, Кирканин спросил:

– Зовут-то тебя как? Меня Олегом.

– Глафира! – бросила она, и ее шаги затихли в отдалении.

Ночью Олег спал очень беспокойно, то и дело просыпаясь. Ему снились какие-то незнакомые люди, которые о чем-то у него допытывались и в чем-то его упрекали. Когда совсем уже рассвело и настало утро, на пороге избы появилась все та же бабка. Выкладывая еду, она сердито пробормотала:

– Глашке на меня ябедничать надумал… Руки мои ему не нравятся. Ишь, привередный какой!

– Вы мне скажите, уважаемая, а что такого страшного я натворил, о чем мне вчера говорила Глаша? А? – с вызовом в голосе поинтересовался Олег.

От неожиданности старуха даже вздрогнула. Но не сказала ни слова в ответ. Лишь уже уходя, произнесла:

– Сегодня жратвы больше не будет. Глашка занята, а мне ходить тяжело. Ничего, попостишься малость. А завтра – не знаю, Глашка придет или не придет, только я тебе так скажу: ты девку-то не убалтывай! А то вы городские на язык ловкие, кого хошь уболтаете. Иначе… Смотри! Случись чего – худо тебе будет!

Олег хотел возразить, сказав: «А разве то, что меня ожидает, – это не хуже худшего?» – но решил изобразить уныние, обреченность и покорность судьбе.

– Да никого я не убалтываю… Куда уж мне? – апатично вздохнул он, что явно порадовало старуху.

На следующее утро за дверью неожиданно раздались чьи-то легкие шаги. Это пришла Глафира. Она пояснила, что бабка вчера на обратном пути подвернула ногу, и теперь еду ему придется носить ей одной. Они немного поговорили о том о сем, и девушка, сославшись на неотложные дела, вскоре убежала. Так прошел еще один унылый день заточения…

И вот за день до побега с заимки между Олегом и девушкой состоялся весьма откровенный разговор. За эти дни они и сами не заметили, как привыкли друг к другу, и им хотелось как можно больше быть вместе. Уступив настойчивым уговорам Кирканина, Глафира рассказала, что за «страшное дело» он якобы совершил.

– Дите ты безвинное убил, да еще и снасилил перед тем, как убить. Вот…

Постучав себя ладонью по лбу, Олег стал доказывать, что и в страшном сне не мог бы о таком даже помыслить. Но девушка лишь упрямо мотала головой и твердила бесконечное «нет». И тогда он пошел на крайность – ударил об пол банкой с водой и, схватив самый острый осколок стекла, полосонул им вдоль левого предплечья. Оно тут же обагрилось выступившей кровью, которая крупными каплями начала стекать на пол.

– Ой, мамочки! Что ж ты делаешь?! – испуганно вскрикнула Глафира, отрывая от салфетки полосу и пытаясь забинтовать ему руку.